Статьи
Макото — исходный принцип этических и эстетических убеждений японцев
Аннотация
| DOI | 10.31696/2618-7302-2020-3-126-138 | ||||||||||||||||
| Авторы |
Аффилиация:
|
||||||||||||||||
| Журнал | |||||||||||||||||
| Раздел | Исторические науки и археология//ВОСТОЧНАЯ МЕНТАЛЬНОСТЬ | ||||||||||||||||
| Страницы | 126 - 138 | ||||||||||||||||
| Аннотация | Макото (まこと, букв. — истина, истинность, правда, подлинность «настоящесть») — элемент понятийного аппарата традиционного миропонимания японцев. Принято считать, что макото — философско-эстетическое понятие, лежащее в основе японской духовности, предполагающей, помимо прочего, понимание порядка и закономерностей истинно сущего Универсума синрабансё̅ (森羅万象), всеобщей взаимосвязанности вещей банбуцу иттай (万物一体), стремление постичь подлинную суть вещей, и, в отличие от других духовных ценностей, имеет чисто синтоистское происхождение. Для написания слова макото после знакомства с китайской письменностью были заимствованы три иероглифа, каждый из которых означает «правдивость», «подлинность», но имеет отличительные нюансы: 真 — «правда», «подлинность», «истинность», 実 — «правда», «действительность», он же «плод», «суть», «содержание» и 誠 — «правдивость», «искренность», «истинность». Макото — «истинные слова» и макото — «истинные дела» подразумевают высшую степень искренности слов и честности, правильности мыслей, действий, поступков. Взаимосвязь «истинные слова — истинные дела» можно рассматривать как один из движущих факторов морального долженствования, побуждающий каждого на своем поприще стремиться быть «настоящим». В свою очередь это стремление способствовало формированию повышенного чувства долга и ответственности, ставших отличительной чертой характера японцев. Однако макото имеет не только этическую, но и эстетическую коннотацию и может быть рассмотрено как основа, на которой сформировались понятие моно — но аварэ (もののあわれ、物の哀れ) и одноименный эстетический идеал, ставший первым звеном в цепи японских представлений о прекрасном. Каждое звено в этой цепи служит выражением новой грани макото, открывавшейся как следствие тех или иных элементов миропонимания, выступающих на первый план в соответствующие исторические эпохи. | ||||||||||||||||
| Для цитирования: | Герасимова М. П. Макото — исходный принцип этических и эстетических убеждений японцев. Вестник Института востоковедения РАН. 2020. № 3. С. 126–138. DOI: 10.31696/2618-7302-2020-3-126-138 | ||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
| Получено | 09.11.2020 | ||||||||||||||||
| Дата публикации | |||||||||||||||||
| Скачать DOCX Скачать DOC Скачать PDF Скачать JATS | |||||||||||||||||
| Статья |
ВОСТОЧНАЯ МЕНТАЛЬНОСТЬ DOI: 10.31696/2618-7302-2020-3-126-138 МАКОТО — ИСХОДНЫЙ ПРИНЦИП ЭТИЧЕСКИХ И ЭСТЕТИЧЕСКИХ УБЕЖДЕНИЙ ЯПОНЦЕВ © 2020 М. П. Герасимова[1] Макото (まこと, букв. — истина, истинность, правда, подлинность «настоящесть») — элемент понятийного аппарата традиционного миропонимания японцев. Принято считать, что макото — философско-эстетическое понятие, лежащее в основе японской духовности, предполагающей, помимо прочего, понимание порядка и закономерностей истинно сущего Универсума синрабансё̅ (森羅万象), всеобщей взаимосвязанности вещей банбуцу иттай (万物一体), стремление постичь подлинную суть вещей, и, в отличие от других духовных ценностей, имеет чисто синтоистское происхождение. Для написания слова макото после знакомства с китайской письменностью были заимствованы три иероглифа, каждый из которых означает «правдивость», «подлинность», но имеет отличительные нюансы: 真 — «правда», «подлинность», «истинность», 実 — «правда», «действительность», он же «плод», «суть», «содержание» и 誠 — «правдивость», «искренность», «истинность». Макото — «истинные слова» и макото — «истинные дела» подразумевают высшую степень искренности слов и честности, правильности мыслей, действий, поступков. Взаимосвязь «истинные слова — истинные дела» можно рассматривать как один из движущих факторов морального долженствования, побуждающий каждого на своем поприще стремиться быть «настоящим». В свою очередь это стремление способствовало формированию повышенного чувства долга и ответственности, ставших отличительной чертой характера японцев. Однако макото имеет не только этическую, но и эстетическую коннотацию и может быть рассмотрено как основа, на которой сформировались понятие моно — но аварэ (もののあわれ、物の哀れ) и одноименный эстетический идеал, ставший первым звеном в цепи японских представлений о прекрасном. Каждое звено в этой цепи служит выражением новой грани макото, открывавшейся как следствие тех или иных элементов миропонимания, выступающих на первый план в соответствующие исторические эпохи. Ключевые слова: макото, этическая и эстетическая ценность, всеобщая взаимосвязанность вещей, миропонимание, Единое и единичное, японская эстетика. Для цитирования: Герасимова М. П. Макото — исходный принцип этических и эстетических убеждений японцев. Вестник Института востоковедения РАН. 2020. № 3. С. 126–138. DOI: 10.31696/2618-7302-2020-3-126-138 MAKOTO AS THE INITIAL PRINCIPLE OF THE ETHICAL AND AESTHETIC BELIEFS OF THE JAPANESE Maya P. Gerasimova Makoto (まこと, lit.: truth, genuineness, reality, “realness”) is an element of the conceptual apparatus of the traditional worldview of the Japanese. In Japan, it is generally accepted that makoto is a philosophical and aesthetic concept that underlies Japanese spirituality, involving among other principles understanding of the order and laws of the truly existing Universum (shinrabansho̅; 森羅万象) and the universal interconnectedness of things (bambutsu ittai; 万物一体), the desire to understand the true essence of everything that person meets in life, and, unlike other spiritual values, is purely Shinto in origin. After getting acquainted with the Chinese hieroglyphic writing three Chinese characters were borrowed for the word makoto. Each of these characters means truthfulness, genuineness, but has its own distinctive nuances: 真 means truth, authenticity, truthfulness, 実 signifies truth, reality, essence, content, and 誠 again means truthfulness, sincerity, and truth. Makoto (“true words”) and makoto (“true deeds”) imply the highest degree of sincerity of words and honesty, correctness of thoughts, actions, and deeds. The relationship “true words — true deeds” can be seen as one of the driving factors of moral obligation, prompting everyone in their field, as well as in relations between people, to strive to be real. This desire contributed to the formation of a heightened sense of duty and responsibility among the Japanese, which became a hallmark of their character. However, makoto has not only ethical connotation, but aesthetic one as well, and can be considered as the basis on which were formed the concept of mono no aware (もののあ われ、 物の哀れ) and the aesthetic ideal of the same name, that became the first link in the chain of japanese perceptions of beauty. Each link in this chain is an expression of a new facet of makoto, which was revealed as a result of certain elements of the worldview that came to the fore in the historical era. Keywords: makoto, ethical and aesthetic value, the universal interconnectedness of things, worldview, а Whole, singular, Japanese aesthetics. For citation: Gerasimova M. P. Makoto as the Initial Principle of the Ethical and Aesthetic Beliefs of the Japanese. Vestnik Instituta vostokovedenija RAN. 2020. 3. Pp. 126–138. DOI: 10.31696/2618-7302-2020-3-126-138 «Макото — (истина, истинность, правда, “настоящесть”) в некотором роде и мерило, и принцип, которого придерживались японцы и в жизни, и в творчестве, и заслуживает отдельного разговора». Так заканчивается опубликованная в шестом номере журнала «Вестник Института востоковедения» за 2018 г. статья «Особенности эстетического сознания японцев» [Герасимова, 2018c], в продолжение которой в данной работе пойдет речь о макото как первопричине этических и эстетических убеждений японцев, что позволяет употреблять слово макото как термин, обозначающий специфически японское понятие. В Японии принято считать, что макото, философско-эстетическое понятие, лежащее в основе японской духовности, и, в отличие от других духовных ценностей, имеет чисто синтоистское происхождение. Это обстоятельство особо подчеркивается по причине того, что понимание японцами мира, своего места в нем и бытия в целом сформировалось в результате синто-даосско-буддийского синкретизма. Многие философские понятия приобрели своеобразную смысловую окраску, перестав строго соответствовать закрепленным за ними терминам, и воспринимаются как «традиционно японские». В отечественном японоведении большое внимание макото уделено в книге Т. П. Григорьевой «Японская художественная традиция». В главе «Модель мира и понятие «правды», обобщая рассуждения о понятии макото, автор подчеркивает: «Макото — подлинная природа вещей; “видимое и слышимое” — форма ее проявления; они соотносятся как “неизменное” и “изменчивое”, но между ними нет дистанции. Единое (макото) существует в форме единичного (что видишь и слышишь). Но чем объясняется эта нераздельность? Чтобы глубоко осмыслить одно лишь понятие, нужно знать, как японцы смотрели на мир, характер тех учений, которые воздействовали на их сознание» [Григорьева, 1979, с. 52]. Рассмотрению термина уделяет внимание и Т. И. Бреславец в книге «Поэзия Мацуо Басё», справедливо подчеркивая, что макото «определило начальную ступень развития эстетического сознания японского общества, а в дальнейшем в связи с распространением в Японии идей буддизма макото подверглось значительной трансформации: приобрело идеалистическую окраску, прониклось духом «универсальности» и «вечности», стало понятием высокой истины» (подробнее см. [Бреславец, 1981]). Японцы о макото О макото как об эстетическом идеале раннеяпонской поэзии, предполагающем «прямое, непосредственное отображение предметов и чувств», говорится в книге И. А. Борониной «Девять ступеней вака[2]. Японские поэты об искусстве поэзии» (подробнее см.: [Боронина, 2006]). Все три автора опираются на выводы японских исследователей, в частности на толкования макото Хисамацу Сэнъити (久松 潜一; 1894–1976), прослеживающего развитие понимания макото от первых литературных памятников — свода мифов «Записи о деяниях древности» — «Кодзики» (古事記; 712 г.) и поэтической антологии «Собрание мириад листьев» — «Манъёсю» (万葉集; где собраны стихи 600–759 гг.)[3], — до эпохи Мэйдзи, когда в результате знакомства японского общества с культурой Запада во всех областях японской жизни произошли мощные сдвиги и зародилась новая японская литература. На основе этих исследований Хисамацу Сэнъити определяет макото как «принцип простоты, безыскусственности, который свойствен молодой литературе каждой новой эпохи и на основе которого возникает реалистическая тенденция в искусстве», подчеркивая, что макото «отражает закон не только литературы, но и самой жизни» (цит. по: [Григорьева, 1979, с. 52]). Нет ни одной работы о японской культуре в разных ее аспектах, где не упоминалось бы макото, но найти отдельное исследование этого понятия нам не удалось. Впервые макото было «узаконено» как духовная ценность в XIII в. в составленном жрецами из дома Ватараи сочинении «Писание о синто в пяти частях» (Синто̅ го бусё; 神道五部書), ставшем результатом поисков теоретической основы синтоизма в условиях укрепления позиций буддизма в Японии. Вдохновителем этих поисков считается жрец Внешнего святилища Исэ-дзингу̅ Ватараи Юкитада (度会行忠; 1236-1305). Его дело продолжили жрецы этого же дома Ватараи, в результате чего и зародилось учение Ватараи синто (度会神道) или Исэ синто (伊勢神道), основные положения которого и были изложены в вышеупомянутом «Писании», представляющем собой собрание преданий и легенд о происхождении и истории святилищ Исэ-дзингу̅, пронизанных идеями составляющими основу синто. Именно в этом документе макото и было впервые выделено как ключевое слово. Это развитие событий, однако, не стало препятствием укрепления буддизма: учение Будды называли не иначе как макото-но мити（真の道） — «Путь макото» — «Путь истины», тогда как Путем Истины изначально называли Путь японских богов ками, о чем немало свидетельств, в том числе известная вака Сугавара-но Митидзанэ[4] (845–903), в которой буквально говорится: «Если сердце на Пути макото, ками (синтоистские боги. — М. Г.) и без молитв сохранят») [5]. Столь позднее создание теоретической основы синтоизма может быть объяснено отсутствием у японцев склонности к обобщениям и теоретизированию, ставшему следствием синтоистских поверий, согласно которым люди от природы наделены знанием того, что они должны делать, а чего следует избегать. Этим же объясняется отсутствие канонов, догм, священных книг, формализованной системы этических норм. Дурные поступки людей рассматривались как противоестественные, совершенные в результате нарушения заложенного Природой баланса или помрачения человеческой души. Чтобы восстановить естественное равновесие и очиститься внутренне, совершался (и по сей день совершается) обряд очищения охараи. Синтоисты считают, что «чистое киёки (清き), ясное (светлое, незамутненное) акаки (明き) сердце» кокоро (心) (иначе сэймэйсин 清明心) — залог добродетельности, поскольку в нем, как в зеркале, без искажений отражается мир, созданный богами, и происходит понимание упорядоченной гармонии истинно сущего Универсума синрабансё (森羅万象; букв. бесконечные ряды тьмы вещей, иначе тэнтибамбуцу 天地万物; букв. небо, земля и тьма вещей) и искреннее стремление поддерживать ее всеми делами и есть макото. Первые исследования понимания макото и роли, которую оно играло в жизни японцев, были проведены в XVIII в. (!) представителями так называемой Школы национальной науки кокугакуха (国学派, также вагаку和学派 — японоведение) (подробнее см.: [Михайлова, 1988]). Кокугакуха возникла как протестная научная школа в период, когда главной идеологической основой политического режима Японии стало неоконфуцианство[6]. В отличие от раннего конфуцианства с его этико-политическими концепциями, сформулированными Конфуцием (ок. 551 — ок. 479 гг. до н. э.), в неоконфуцианстве огромное внимание уделяется вопросам натурфилософии, онтологии, космогонии. Движимые стремлением противопоставить китайской системе миропонимания национальную, представители Школы национальной науки занимались изучением древнейших японских памятников письменности и, несмотря на то что их исследования способствовали выдвижению на первый план культа синто, принимавшего порой крайние формы, их вклад в понимание национального своеобразия японцев и японской культуры чрезвычайно велик. Памятники словесности стали единственным материалом для исследования, поскольку, «на протяжении всей своей истории японцы в каждую эпоху выражали свои мысли не столько в абстрактной, умозрительной (思弁哲学) форме, характерной для философии, сколько в конкретных литературных произведениях. …В Японии литература взяла на себя роль философии» [Kato Shuichi, 1999, р. 6]. Основой для реконструкции образа жизни, вкусов, привычек и миропонимания японцев, живших в эпохи Нара (710–794), Хэйан (794–1185) и Камакура (1185–1333), стали поэтические антологии «Манъёсю», «Кокинвакасю» (Кокинвакасю̅; 古今和歌集, сокр. Кокинсю̅; 古今集, 922) — «Собрание старых и новых песен Ямато», «Син Кокинвакасю̅» (Син Кокинвакасю̅; 新古今和歌集; сокр. Син Кокинсю,̅ 1205) — «Новое собрание старых и новых песен Ямато», прозаические сюжетные моногатари （物語）, дневники никки (日記), эссэ придворных дам и монахов дзуйхицу （随筆）, военные эпопеи гунки（軍記）и другие памятники словесности. Истинные слова и истинные дела Для людей эпохи Нара главным принципом в жизни и в творчестве было макото, а в эпоху Хэйан, когда в Японии формировалась национальная самобытность, и в кругах аристократии создавались произведения, считающиеся японской классикой — отё̅бунка (王朝文化), в отношении японцев к миру и осмыслении действительности главную роль играло понятие моно-но аварэ (もののあわれ) «очарование вещей». Особое внимание изучению моно-но аварэ уделял один из выдающихся представителей Школы национальной науки кокугакуха, о которой говорилось выше, Мотоори Норинага[7] (本居宣長; 1730–1801). Моно (дословно «вещь», «предмет», «нечто» «некто») — это равно одушевленные и неодушевленные объекты, а также абстрактные понятия, конкретные факты, явления природы и человеческие чувства, которые также понимались, как природное явление. «Наличие всех этих значений у слова моно — явление именно японского языка, поскольку по-китайски эти слова, обозначающие неодушевленную вещь и живое существо, не только записываются разными иероглифами, но и фонетически представляют собой разные лексические единицы» [Ермакова, 2003, с. 6]. Аварэ (哀) же — это эмоциональный отклик, возникающий в душе человека, когда ему удается постичь суть моно — предмета, события или явления, первоначально это был возглас удивления и восхищения. Словари архаизмов определяют аварэ как «выражение чувства, связывающего человека с тем или иным объектом» нагамэрарэта тайсё̅ ни кэцуго̅ суру кандзё̅-о араваси (ながめられた対象に結合する感情を表し) [Kogojiten, 1963, p. 37]. Постижение моно-но аварэ предполагает чувственно-эмоциональное восприятие неповторимой подлинной сути всякого моно, каковым может быть предмет факт, явление и даже абстрактное понятие. К Х в. моно-но аварэ оформилось как категория и стало первым звеном в цепи японского понимания прекрасного, но выражение моно-но аварэ было известно и во времена составления «Манъёсю», когда ассоциировалось с чувством взволнованности, растроганности, становившихся поводом сложить «короткую песню» танка. Самые ранние стихи в «Манъёсю» относятся к IV в. Стихи слагали не только наделенные поэтическим талантом образованные придворные, но и простые люди, все и обо всем, «здесь и сейчас» и произносили их нараспев, почему и называли ута (歌) — песня. Песни ута, вошедшие в антологию «Манъёсю», дают возможность проследить, как происходил переход от устного народного творчества к авторской поэзии[8]. Импульсом для создания танка становились «душевные явления, эмоции, обнаруженные в связи со всем окружающим миром» [Конрад, 1927, с. 10], иными словами, любое событие или явление, вызвавшее тот или иной эмоциональный отклик. Выраженная в танка эмоция воспринималась как проводник в универсум: человек «вписывал» свой эмоциональный отклик как душевное явление в пространство и время[9]. Японцу верилось, что таким образом достигается гармоническая взаимосвязанность между всеми элементами мироздания, поддерживать которую побуждали его все существующие в обществе верования и прежде всего синтоистская убежденность в одухотворенности всего, с чем сталкивается в жизни человек (подробнее см.: [Герасимова, 2018a]. Силлабический строй японского языка позволял без труда слагать пятистишия размером 5–7–5–7–7 слогов по любому вызвавшему эмоциональный отклик поводу. Оформившись как литературный жанр, японская «короткая песня», будучи откликом на прочувствованное в конкретное время в конкретном месте событие или явление, сохранила характер экспромта. «Прикосновением сердца к предметам и явлениям» называл японские песни упомянутый выше автор предисловия к поэтической антологии «Кокинсю», один из 36 гениев японской поэзии Ки-но Цураюки)[10]. Очевидно, что рожденная таким образом песнь не могла быть не чем иным, кроме как выражением искреннего чувства идущими от сердца словами. Дух непредвзятости, искренности в выражении душевного волнения, пронизывающий «Манъёсю», стал идеалом, к которому впоследствии стремилась вся японская литература — большинство исследователей в Японии и за ее пределами ассоциируют этот идеал с макото. Впервые слово макото как характеристика значимости произведения встречается в предисловии к императорской антологии «Кокинвакасю», написанном слоговой азбукой хирагана [11](Кокинвакасю каназдё古今和歌集仮名序) цитированным выше Ки-но Цураюки. Оценивая поэтическое творчество одного из «шести знаменитых поэтов недавних времен»[12] — монаха Хэндзё（僧正遍昭, он пишет: «Песни монаха Хэндзё хороши по форме, но им не достает макото. Это все равно что попусту бередить себе душу, глядя на красавицу, нарисованную на картине»[13] (Содзё Хэндзё ва ута-но сама ва этарэдомо макото сукунаси. Татоэба э-ни какэру-о она-о митэ итадзура-ни кокоро-о угокасу готоси; 僧正遍昭は、歌のさまはえたれどもまことすくなし。たとへばゑにかけるをうなを見ていたづらに心をうごかすがごとし)[14] и приводит в пример одну из его песен:
Написанное слоговой азбукой хирагана слово макото исследователь и переводчик японской литературы и поэзии А. А. Долин переводит как «искренность» — («по форме хороши его песни, но им не хватает искренности» [Кокинвакасю, 1995, с. 44], что вполне допустимо, поскольку «искренность» — одно из значений макото. Однако представляется, что Цураюки имел в виду скорее отсутствие в изящных, настраивающих на любование красотой стихах подтекста, исполненного чувства, пережитого автором и способного вызвать эмоциональный отклик у читателя. Эти строки были написаны в период, когда в среде просвещенных японцев постижение подлинной сути чего бы то ни было, любого моно, а это считалось почти нравственным долгом (см. подробнее: [Герасимова, 2018b]), понималось как переживание моно-но аварэ[15], и более чем когда-либо была очевидна самоценность эмоции, свидетельствовавшей о причащении к макото, что и должно было быть выражено в вака. В словаре архаизмов «Кобундзитэн» говорится, что это «причащение» происходит, когда разум рисэй (理性) и чувство кандзё̅ (感情) естественным образом объединяются воедино, что обеспечивает целостность восприятия»[16]. Для обозначения слова макото на письме были заимствованы три китайских иероглифа[17], каждый из которых означал «правдивость», «подлинность», но имел отличительные нюансы: 真 — «правда», «подлинность», «истинность»; 実 — «правда», «действительность», он же «плод», «суть», «содержание», 誠 — «правдивость», «искренность», «истинность». Само японское слово макото состоит из префикса ма и корня кото[18]. Префикс ма в японском языке употребляется для выражения высшей степени проявления особенностей, свойств того, о чем идет речь (например, «самая середина» — маннака (真中), «прямо перед» — массё̅мэн (真っ正面), «прямо вперед» массугу (真っ直ぐ), «белейший» — массирои (真っ白い), «разгар лета» манацу (真夏), «от всего сердцa» магокоро 真心). Из китайской иероглифики для записи префикса ма в слове макото был взят иероглиф (真) со значением «правда», «подлинность», «правдивость». Иероглиф был выбран исходя из его семантического свойства, а не как фонетик, как это обычно происходило на раннем этапе становления японской письменности, ибо по-китайски он читается zhēn, но имеет значение «правда», «подлинность», «правдивость» и может употребляться для усиления свойства стоящего рядом слова, то есть выполняет ту же функцию, что и японский префикс ма. Эстетические идеалы как дериват макото Что касается корня кото, он может иметь значения «слово, слова», а также «дело, действие, деяние», образуя таким образом омонимы макото, имеющие значения «истинные слова» (真言) и «истинные дела» (真事). Слово кото со значением «дело, деяние, действие» и др. используется также как субстантиватор предшествующего слова или группы слов, когда речь может идти о чем угодно — о предмете, событии, месте, явлении, чувстве, поступке и пр. Для записи корня кото иероглифы «слово» и «дело» (言 и事), также были взяты исходя из значения, а не звучания, что дало омофоны макото с значениями «истинные слова» (真言) и «истинные дела» (真事). И те, и другие подразумевают высшую степень искренности слов и честности, правильности мыслей, действий и поступков. Взаимосвязь «истинные слова — истинные дела» была одним из движущих факторов морального долженствования, позволяющего каждому быть на своем поприще — в служении, в творчестве, в труде, в отношениях между людьми; быть «настоящим», выполнять долг и обязанности наилучшим образом, образно говоря, — «с префиксом ма». Это стремление можно считать одним из факторов, способствовавших формированию у японцев повышенного чувства долга и ответственности, ставших отличительной чертой их характера[19]. Есть немало свидетельств того, что слово макото издавна имело этическую коннотацию (подробнее см.: [Picken, 1984; 1994], в частности, в императорских указах сэммё̅ (宣命; подробнее см.: [Норито, 1991]), вошедших в историко-мифологическую летопись «Продолжение записей о Японии» (Сёку нихонги; 続日本紀), завершенную в 797 г. Выражение «правдивое (искреннее) сердце» — макото-но кокоро, в особенности в сочетании с эпитетами «чистое киёки (清き), ясное (светлое, незамутненное акаки (明き), «прямое» наоки (直き) — киёки акаки наоки макото-но кокоро (浄き明き直き誠の心), стало фразеологической единицей и служит признанием высоких моральных качеств. Наряду с этим макото как философско-эстетическое понятие лежит в основе японской духовности, предполагающей понимание порядка и закономерностей истинно сущего Универсума синрабансё̅ (森羅万象), всеобщей взаимосвязанности вещей бамбуцу иттай (万物一体), подлинной сути всякого моно и способности глубоко эмоционально реагировать на явления окружающего мира (что еще раз говорит о самоценности эмоции в японском культурном пространстве (подробнее см.: [Герасимова, 2018b]). Эстетические идеалы как дериват макото В современной философской науке существует мнение, согласно которому подобное стремление к гармонизации с окружающим миром характерно для «культуры Понимания». Это мнение сформировалось в результате сопоставления позиций, с которых осваивался мир в западной и восточной культурах, когда был сделан вывод о том, что «самая общая характеристика их “мышления” приводит к обозначению западной культуры как культуры Познания, а восточной как культуры Понимания (подробнее см.: [Снитко, 2001]). При «познающем» отношении к миру субъект противопоставляет себя постигаемому как объекту исследования, а при «понимании» человек осознает себя частью Целого, равной остальным частям, и стремится к гармоническому взаимодействию с ними, вследствие чего на первый план выходит не познание, а чувственно-эмоциональный опыт, формируется образно-эстетический тип осмысления действительности. В Японии вклад в формирование такого типа внесли как синтоистские поверья (в частности, вера в одухотворенность всего, что окружает человека, взаимоотношения с богами ками (神), мыслившимися близкими людям и участвующим в их жизни), так и учения Будды и Лао-цзы о Вечном и Бесконечном. Вера в одухотворенность всего, что окружает человека, одухотворенность всех моно породила стремление постичь подлинную суть всего сущего, как говорят в Японии, «желание увидеть невидимое и услышать неслышимое». Невидимое и неслышимое невозможно постичь интеллектом и осмыслить в логических категориях — они постижимы на уровне чувств и ощущений. Отсюда особое значение, придаваемое во все времена чувственно-эмоциональному опыту в познании окружающей действительности и формирование средств художественной выразительности, позволяющих правдиво выразить в художественной форме самую суть предмета, явления, чувства, о чем свидетельствуют все виды японского искусства[20]. При этом установка на макото, требовавшая правдивой передачи чувственно-эмоционально познанной сути объекта, исключала достоверное его изображение, равно как и авторское видение через призму собственного «я». В живописи, например, стремление правдиво выразить суть объекта означало отказ от реалистически правильной соразмерности в изображении — различные «искажения», преуменьшения или преувеличения размеров людей и предметов позволяли с максимальной экспрессией передать не облик, но эмоционально познанную суть изображаемого. Считалось, что постичь суть объекта можно, только уйдя от своего «я» (состояние муга; 無我 — букв. «не-я», «нет меня» — или «психологический ноль»). Учитывая, что понимание всеобщей взаимосвязанности вещей бамбуцу иттай (万物一体) — одна из главных составляющих миропонимания японцев, логично предположить, что любой предмет, равно одушевленный и неодушевленный, явление и событие важны и интересны не только сами по себе, но и как существующие в лоне единого Универсума. Обобщая, можно сказать, что восприятие всего, что бы это ни было, как части единого Целого, вмещающего в себя все параметры мироздания и человеческого бытия, в рамках которых любое единичное воспринималось как своеобразная манифестация Единого, было одним из определяющих моментов миропонимания японцев. Восприятие частного в его связи с абсолютным Целым обусловило философскую поэтичность, вернее опоэтизированную философичность японского искусства и литературы, что находит выражение в их идейно-содержательной «двуплановости». Двуплановость в литературе предполагает одновременное существование в произведении космографического плана, выражающего Вечное и Бесконечное, и «реального» плана, повседневного, мирского, соотносимого с преходящим. Отсюда особое внимание к конкретным месту и времени, стремлению «зафиксировать» мгновение «здесь и сейчас», что в свою очередь предопределило характер экспромта традиционных жанров японской поэзии. Отсюда же и своеобразие средств художественной выразительности в изобразительном искусстве, проявившееся в композиции, отличительной особенностью которой является не заполненное рисунком пространство, символизирующее Вечное и Бесконечное, и деталь, говорящая о сиюминутном мирском. Восприятие частного в его связи с абсолютным Целым обусловило также специфически японские особенности эстетических понятий и идеалов, которые, так же как на Западе, менялись в каждую историческую эпоху, но в отличие от Запада формировались в рамках одной и той же мировоззренческой парадигмы (подробнее см.: [Герасимова, 2017]). Иными словами, каждое новое понятие и соответствующий ему эстетический идеал представляли собой трансформацию предыдущего, что, впрочем, не означало его отрицания. Понятия моно-но аварэ (もののあわれ)[21], пришедшее ему на смену ю̅гэн (幽玄), воспринимаемое как непознаваемая, сокровенная красота тайны мироздания, отблеск которой угадывается во всем, что существует и происходит в этом мире, затем саби寂 — просветленное одиночество перед ликом Вечности, и суй/ики 粋 — характерная стильность (определившие характер одноименных эстетических идеалов) — суть выражение формы освоения бытия и постижения подлинной сути отдельного в системе всеобщей взаимосвязанности вещей. Различие между моно-но аварэ – ю̅гэн – саби – ики/суй было обусловлено нюансами в понимании характера конечного сущего, на которое повлияли неизменные особенности миропонимания и изменчивые — бытия, тогда как установка на постижение сути всякого предмета, события, явления и всего, что окружает человека, оставалась неизменной [Герасимова, 2018b, c. 46]. Моно-но аварэ стало отправной точкой в познании мира японцем и первым звеном в цепи эстетических идеалов. Претерпев в этом качестве ряд трансформаций, «очарование вещей» моно-но аварэ, — эстетический идеал придворных аристократов эпохи Хэйан, (794–1185), дошло до наших дней как характерная стильность ики/суй — эстетический идеал горожан эпохи Эдо (1603–1868), не теряющий своей актуальности и сегодня (подробнее см.: [Герасимова, 2016]). Так макото — центральная составляющая культурного кода японской нации — определила характер, привычки, вкусы и пристрастия японцев. Литература / References Боронина И. А. Девять ступеней вака. Японские поэты об искусстве поэзии. М., 2006 [Boronina I. A. Nine Steps of Vaka. Japanese Poets on the Art of Poetry. Moscow, 2006 (in Russian)]. Бреславец Т. И. Поэзия Мацуо Басё. М., 1981 [Breslavets T. I. Matsuo Basho’s Poetry. Moscow, 1981 (in Russian)]. Герасимова М. П. О традиционном сознании японцев. Японский феномен глазами русских японоведов. М., 2018a. С. 325–343 [Gerasimova M. P. On the Traditional Consciousness of the Japanese. Japanese Phenomenon through the Eyes of Russian Japanologists. Moscow, 2018a. Pp. 325–343 (in Russian)]. Герасимова М. П. Особенности эстетического сознания японцев. Вестник Института востоковедения РАН. 2018c. № 6. С. 41–48 [Gerasimova M. P. Specifics of Japanese Aesthetic Perception. Vestnik Instituta Vostokovedeniya RAN. 2018c. 6. Pp. 41–48 (in Russian)]. Герасимова М. П. Пространство и время в культуре Японии. Представления о пространстве, времени и мироздании у народов Востока. М., 2020. С. 246–270 [Gerasimova M. P. Space and Time in Japanese Culture. Asian People’s Notions on Space, Time, and the Universe. Moscow, 2020. Pp. 246–270 (in Russian)]. Герасимова М. П. Самоценность эмоции в японском культурном пространстве. Ежегодник «Япония». Т. 47. М., 2018b. С. 294–312 [Gerasimova M. P. Inherent Value of Emotion in the Japanese Cultural Space. Japan (Yearbook). Vol. 47. Moscow, 2018b. Pp. 294–312 (in Russian)]. Герасимова М. П. Традиционные ценности как фактор движения Японии по пути прогресса. Восток (Oriens). 2013. № 1. С. 119–128 [Gerasimova M. P. Traditional Values as the Factor of Industrial and Economic Progress in Japan. Vostok (Oriens). 2013. No. 1. Pp. 119–128 (in Russian)]. Глускина А. Е. Заметки о японской литературе и театре. М., 1978 [Gluskina A. E. Notes on Japanese Literature and Theatre. Moscow, 1978 (in Russian)]. Григорьева Т. П. Японская художественная традиция. М., 1979 [Grigor’yeva T. P. Japanese Artistic Tradition. Moscow, 1979 (in Russian)]. Ермакова Л. М. «Вещь» и моно в понятиях и ритуалах. Вещь в японской культуре. М., 2003. С. 5–16 [Yermakova L. M. The “Thing” and mono in Notions and Rights. Thing in Japanese Culture. Moscow, 2003. Pp. 5–16 (in Russian)]. Кокинвакасю. Собрание старых и новых песен Японии. Пер. А. А. Долина. М., 2001 [Kokinvakashu. Collection of Old and New Songs of Japan. Transl. by A. A. Dolin. Moscow, 2001 (in Russian)]. Конрад Н. И. Японская литература. М., 1974 [Konrad N. I. Japanese Literature. Moscow, 1974 (in Russian)]. Конрад Н. И. Японская литература в образцах и очерках. Л., 1927. [Konrad N. I. Japanese Literature in Images and Essays. Leningrad, 1927 (in Russian)]. Мещеряков А. Н. Культурные функции японских топонимов. Вестник РГГУ. 2000. № 4.2. С. 290–310 [Meshcheryakov A. N. Cultural Functions of Toponyms. Vestnik RGGU. 2000. 4.2. Pp. 290–310 (in Russian)]. Михайлова Ю. Д. Мотоори Норинага. Жизнь и творчество. M., 1988 [Mikhailova Yu. D. Motoori Norinaga. Life and Works. Moscow, 1988 (in Russian)]. Норито. Сэммё. Памятники письменности Востока XCVII. Пер. со старояп., иссл. и комм. Л. Н. Ермаковой. М., 1991 [Norito. Semmyo. Monuments of Oriental Writing XCVII. Transl., research and comm. by L. N. Yermakova. Moscow, 1991 (in Russian)]. Радуль-Затуловский Я. Б. Конфуцианство и его распространение в Японии. М., 2011 [Radul’-Zatulovskiy Ya. B. Confucianism and Its Spread in Japan. Moscow, 2011 (in Russian)]. Снитко Т. Н. К вопросу о специфике организации японского культурного пространства. История и культура Японии. М., 2001. С. 252–270 [Snitko T. N. On Specifics of Japanese Cultural Space Structure. History and Culture of Japan. Moscow, 2001. Pp. 252–270 (in Russian)]. Соколова-Делюсина Т. Л. Сборник. Японская поэзия. Предисловие. СПб., 2000 [Sokolova-Delyusina T. L. Collection of Japanese Poetry. Waka Poetry. Saint Petersburg, 2000 (in Russian)]. Kato Shuichi. Nihon bungakusi josetsu. Nihon bungaku no tokucho-ni tsuite [Kato Shuichi. Introduction to the history of Japanese literature. Specifics of Japanese literature Vol. 1. Tokyo, 1999 (in Japanese)]. Kogojiten (Shinsen) N. N. Dictionary of Archaisms. Nakada Norio (ed.). Tokyo, 1963. Picken Stewart D. B. Essentials of Shinto. Analytical Guide to Principle Teachings. Westport, 1994. Picken Stewart D. B. Shinto. Japan’s Spiritual Roots. Tokyo, New York, 1984. Togashi Koichi. The Psychoanalytic Zero: A Decolonizing Study of Therapeutic Dialogues. New York, 2020. Электронные ресурсы / Electronic sources Герасимова М. П. Имплицитность японского искусства. Причины и следствия. Японские исследования. 2017. № 4. C. 62–79. URL: http://www.ifes-ras.ru/images/js/2017/js_2017_4_62-79.pdf (дата обращения 15.07.2020). Герасимова М. П. От эпохи Эдо до наших дней. Эстетический идеал городской культуры. Японские исследования. 2016. №. 4. С. 36–54. URL: http://www.ifes-ras.ru/images/js/2016/js_2016_4_36-54.pdf (дата обращения 15.07.2020). Kokinwakashu̅ kanajo (古今和歌集仮名序; Preface to “Kokinwakashu” written in Kana alphabet). Wikisource. URL: https://ja.wikisource.org/wiki/%E5%8F%A4%E4%BB%8A%E5% 92%8C%E6%AD%8C%E9%9B%86%E4%BB%AE%E5%90%8D%E5%BA%8F (дата обращения 01.07.2020). Koto-no ha. Kotobank. Sekai daihyakka jiten dai 2-han (コトバンク.世界大百科事典 第２版の解説. Big World Encyclopedia). URL: https://kotobank.jp/gs/?q=%E8%A8%80%E3%81% AE%E8%91%89 (дата обращения 12.07.2020). Makoto. Kotobank. Sekai daihyakka jiten dai 2-han (コトバンク.世界大百科事典 第２版の解説. Big World Encyclopedia. URL: https://kotobank.jp/word/%E8%AA%A0-544431 (дата обращения 12.07.2020). Makoto. Weblio kogojiten (古語辞典; Dictionary of Archaisms). URL: https://kobun.weblio.jp/content/まこと(дата обращения 12.07.2020).
|
