• Вестник ИВ РАН
• 2020 год
• № 2

• черкесские невольники
• турецкая литература
• образ черкешенки
• османский гарем

DOI: 10.31696/2618-7302-2020-2-232-245

«ЧЕРКЕШЕНКИ» ТУРЕЦКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

© 2020 А. Т. Сибгатуллина^[1]

В статье рассматриваются некоторые аспекты и причины появления на османской земле черкесских невольников, на примере исторических источников и произведений турецкой литературы излагаются условия продажи черкешенок в невольничьих рынках Стамбула и их жизни в гаремах знатных пашей и султанского дворца. Хотя романтические образы одалисок имели место в творчестве Ахмеда Мидхата Хагура, Эмина Нихата, Намыка Кемаля, С. Самипашазаде и др., вопреки стереотипным экзотическим образам черкесских женщин, постепенно литераторы стали поднимать проблемы социального характера, связанные с эксплуатацией, многоженством и материнством. На этом фоне анализируются стихи турецких поэтов Абдулхака Хамида Тархана, Хамдуллаха Субхи Танрыовера, посвященные черкесским матерям. Более подробно рассматривается творчество писательниц Хайрие Мелек Хунч, Незихе Мухиттин, Суат Дервиш, Лидер Эршан, которые в своих произведениях создали трагические образы черкешенок, волею судеб оторванных от корней, но оставшихся верными кавказским принципам чести и благородства. Роман «Черкешенка Сетенай» (2019) Л. Эршан является наиболее «свежим», но не единственным произведением современности, посвященным теме жизнестойкости горянок. Автору, представительнице убыхского народа, удалось искусно передать многие эмоциональные и психологические моменты, имевшие место в творчестве предшественников, а также художественно использовать такой яркий образ нартовской мифологи, как противостоявшая силам зла богини огня Сетенай. В статье затрагиваются также отдельные этапы истории борьбы черкесов в Турции за самосохранение, за защиту языка и национальных традиций в условиях диаспоры.

Ключевые слова: черкесские невольники, турецкая литература, образ черкешенки, османский гарем.

Для цитирования: Сибгатуллина А. Т. «Черкешенки» турецкой литературы. Вестник Института востоковедения РАН. 2020. № 2. С. 232–245. DOI: 10.31696/2618-7302-2020-2-232-245

“CIRCASSIAN GIRLS” OF TURKISH LITERATURE

Аlfina Т. Sibgatullina

The article discusses history of Circassian slaves in the Ottoman Empire by using several examples from Turkish literature, with the focus being on slave trade in Istanbul and life of Circassian women in harems of the Sultan and Turkish noblemen. Although we find romantic and stereotypically exotic descriptions of odalisques in the works of Ahmed Midhat Hagur, Emin Nihat, Namyk Kemal, S. Samipashаzade and others, many 19^th-century writers also raised social problems associated with exploitation, polygamy and motherhood in their depictions of Circassian girls. Against this background,

the article analyses verses by several Turkish poets — including Abdülhak Hamid Tarhan and Hamdullah Subhi Tanrıöver — devoted to their Circassian mothers. Also, the paper examines narratives by female writers, such as Hayriye Melek Hunch, Nezihe Muhiddin Tepedelengil, Suat Derviş, Lider Erşan, who in their work created tragic images of Circassian women, by the will of fate divorced from their roots, but remaining faithful to the Caucasian principles of honour and nobility. Erşan’s novel Setenay: Bir Çerkes Kızı (Setenay: A Circassian girl, 2019) is probably the most recent but certainly not the only work of our time that is dedicated to resilience shown by these highlander women. The author, herself an offspring of the Ubykh people, was able to skillfully convey emotional and psychological moments from the work of her predecessors; she also employs Nart mythology as an artistic tool, introducing, for instance, the image of the fire goddess Setenay who opposes the forces of evil. The article also touches upon the history of Circassian struggle in Turkey to preserve ethnic identity, language and national traditions in the diaspora.

Keywords: Circassian slaves, Turkish literature, Circassian girls’ image, Ottoman harem.

For citation: Sibgatullina А. Т. “Circassian Girls” of Turkish Literature. Vestnik Instituta vostokovedenija RAN. 2020. 2. Pp. 232–245. DOI: 10.31696/2618-7302-2020-2-232-245

У одного черкеса в шутку спросили: «Если бы ты не был черкесом, кем бы ты хотел быть в этом мире: курдом, армянином, арабом, евреем, греком, турком, или кем-то другим?». Тот серьезно задумался, думал долго, усердно, вспотел, но так и не смог ответить. Собеседник спросил снова: «Кем бы ты был, если бы не был черкесом?». «Ей-богу, — сказал черкес  — я был бы просто очень смущен!»

(Махмут Шенол, современный турецкий писатель с черкесскими корнями)

Идея написать о турецких писательницах с черкесскими корнями зародилась после прочтения романа «Черкешенка Сетенай» [Erşan, 2019] и знакомства с творчеством его автора Лидер Эршан (р. 1945). Лидер-ханум, как и ее героиня из другого романа «Назову ее Девлет» [Erşan, 2020], носит мужское имя. Причина тому довольно проста: нередко в Турции, когда в семье вместо долгожданного сына рождалась дочь, отцы звали своих дочерей «заготовленным» заранее мужским именем, так, например, случилось и с писательницей (кстати, черкешенкой по матери) Суат Дервиш (1903–1972), автором известного в России романа «Фосфорическая Джеврие» [Дервиш, 1957].

Убыхские предки Лидер Эршан в лице прадеда Черкеса Хасан-эфенди и его семьи в XIX в. перебрались из села Вардане возле современного города Сочи Краснодарского края в Османскую империю, вместе с другими многочисленными мухаджирами с Кавказа они прошли через трудности переселения и устройства новой жизни на новом месте, терпеливо перенесли социальные потрясения, вызванные войнами на Балканах и Первой мировой, строительством Республиканской Турции. Лидер Эршан — представительница тех редких черкесов в Турции, которые вопреки ассимиляционной политике правительства сумели сохранить родной язык, кавказские традиции быта, гостеприимства, и вместе с ними ностальгию и живой интерес к родине предков. Ее творчество обращено в прошлое и соткано узорами услышанных в детстве легенд и мифов горцев, главные героини ее произведений воплотили в себе идеальные качества, присущие воспеваемому в мировой литературе образу черкешенки как эталону внешней и духовной женской красоты.

Появление черкесских женщин на турецкой земле исторически связано с такими факторами, как мухаджирство, легитимная торговля рабами и наличие института гарема, т. е. с практикой содержания наложниц^[2] в Османской империи. Хотя контакты между османами и кавказцами существовали и ранее, они заметно активизировались в XIX в. на пике российской экспансионистской политики на Северном Кавказе, вынуждавшей местное население массово покидать родные земли. «Горцы издавна имели преувеличенное представление о могуществе султана и о богатстве Турецкой империи, — пишет русский автор XIX в., — в своей борьбе с Россией они постоянно рассчитывали на турецкую помощь и до известной степени получали ее. При турецком дворе постоянно фигурировали черкесские князья, а в гаремах — черкешенки. Часто те и другие отлично устраивались в Порте и, иногда получая большую силу, приглашали к себе оставшихся в горах родичей; такие временщики не находили слов для описания прелестей жизни в Турции» [Абрамов, 1927, с. 32]. В доступных источниках на турецком языке количество черкесов, прибывших в Османскую империю в период с 1855 по 1866 гг., колеблется от 595000 до 1008000 человек [Toledano, 1994, c. 127].

В последние столетия существования Османской империи, когда войны заканчивались не в ее пользу, и живой товар в виде трофея из Африки и Европы постепенно перестал доставляться на невольничьи рынки Стамбула, кавказцы, спасаясь от русских казаков, вольно или невольно становились как поставщиками рабов, так и самим «товаром» для подобных рынков. Из-за затянувшейся войны с черкесами Россия была абсолютно «безразлична» к работорговле между Кавказом и османами [Toledano, 1994, c. 117]. В российской и зарубежной литературе второй половины XIX в. довольно распространенным было мнение о «сильном черкесском влиянии в гаремах, так как все знатные паши имеют у себя самых красивых черкешенок». Однако в русской армии во время военных карательных экспедиций в горы захват в качестве трофея женщин-горянок также стал обычной практикой, а масштабы пленения были настолько большими, что издавались в соответствии с российскими законами специальные указы в отношении горских женщин-пленниц (см.: [Мутиева, 2017]). В первой половине XIX в. русская столичная знать проявляла интерес к кавказским женщинам, покупая их в качестве экзотического товара. «Восточные женщины становились для русских дворян своеобразным финансовым вложением, которых в последующем могли еще и весьма выгодно перепродать. Что касается горцев, то они в период Кавказской войны, используя тактику быстрых маневров, совершали набеги на приграничные станицы и военные городки. Главной целью набега становилось возмездие, а следствием этого — захват пленных, которых затем продавали или обменивали на попавших в русский плен горцев» [Мутиева, 2017, с. 49]. История Российской империи знает немало имен черкесских женщин, ставших женами видных политических и общественных деятелей. Достаточно назвать одно из них — Гошаней (в крещении — Марии) Темрюковны Идаровой, дочери верховного князя и первого дипломата Кабарды Темрюка Идарова. В пятнадцатилетнем возрасте ее выдали замуж за русского царя Иоанна Васильевича (Ивана Грозного). «Летописные источники говорят о поразительной силе жертвенной любви, позволившей ей до самого смертного часа оставаться верной своему безумному мужу, интересам родной ей Кабарды и России» [Алхасова, 2013, с. 80]. Родной брат Гошаней, после крещения ставший князем Михаилом Темрюковичем Черкасским, занял особое место в структуре государева двора как выдающийся военный деятель.

По мнению отдельных исследователей, порабощению черкесов османами способствовали такие причины, как существование в черкесском обществе наследственной рабской касты и последующая потеря контроля над рабами со стороны хозяев; бедность; стремление родителей обеспечить лучшую жизнь для своих детей [Doğan, 2010]. Дореволюционные авторы обращали внимание и на другие причины, порождавшие рабство: «Частые неурожаи тогдашних времен заставляли некоторых во избежание голодной смерти целого семейства продавать или менять на хлеб одного семейного сочлена. Часто случалось, что проданный таким образом человек не выкупался и оставался навсегда рабом»; и, наконец, «то же самое делалось в случае несостоятельности должника» [Великая, 2011, с. 38]. На Северном Кавказе конкурирующие между собой семьи и племена нередко захватывали в плен детей, не делая различий между ними, и продавали их в качестве рабов османским купцам на побережье Черного моря. Существовал класс грабителей-работорговцев, которых именовали по-особому — «тугуруги». В романе «Одинокий всадник» Тембота Керашева (1902–1988) речь как раз идет о налетчиках, занимавшихся грабежами, конокрадством и работорговлей. По подсчетам османского правительства в 1867 г. из черкесских иммигрантов, находившихся в империи, 150000 человек находились в статусе невольника. Наибольшее количество рабов в Турцию поставляли убыхи, имевшие на этой почве тесные торговые отношения с турецкими работорговцами [Блиев, 2011, с. 37]. Автор исследования истории работорговли в Османской империи Э. Толедано особо подчеркивает, что свободные черкесы из среды мухаджиров при нормальных условиях поселения не продавали своих детей в рабство [Toledano, 1994, c. 157].

Возможность быть проданными в Турцию, Египет, арабские страны казалась дочерям бедствующих семей одним из возможных путей спасения от нищеты, ожидавшей их после замужества у себя на Кавказе. Были случаи, что дочерей в гаремы приводили и сами родители, зная, что жизнь их дитя будет устроена, что после адаптации и обучения их выдадут замуж, в худшем случае оставят в роли прислуги в богатом доме. Но не все девушки могли попасть в гарем. Во дворец султана брали только «здоровых и красивых девушек около 14 лет, которые не говорили по-турецки и не освоили турецких обычаев». Вероятно, это было связано с тем, что дворец хотел дать им наилучшее образование, достойное османского высшего сословия, и избежать влияния обычаев низшего класса, «нарушающих» культуру поведения девушек. Ответственные за доставку наложниц чиновники считали, что таких девушек можно найти среди выходцев с Кавказа. При выборе «предпочтительными свойствами считались светлые волосы и голубые глаза» [Toledano,1994, с. 155].

Черкесские девушки находились не только во дворце султана: они также украшали особняки многих высокопоставленных чиновников; приобретение черкесской одалиски^[3] и женитьба на черкешенке в то время стали модными явлениями среди знатных пашей, не жалевших денег на их образование и воспитание. Туркам несложно было заметить, что в отличие от женщин других народностей черкешенки обычно избегали дворцовых или семейных интриг, в них не было коварства и жадности, воспитанные в соответствии с восточной патриархальной культурой эти девушки славились как уважительные, послушные и расторопные домохозяйки (см. например: [Dogan, 2010, с. 85–86]). Черкесские женщины, достигавшие успеха в ведении домашних дел, становились нянями, воспитательницами детей и обычно пользовались уважением среди всех членов семьи.

Женщины, купленные на невольничьем рынке и попавшие в частные дома, имели разные статусы: cariye (наложница), halayık (прислуга), kalfa и kahya (старшие над служанками, присматривающие за их работой), odalık (одалиска), acemi (неопытная прислуга, только что поступившая на службу), dadı (няня); а малолетние девочки могли быть приняты как evlatlık, т. е. приемный ребенок, besleme (девочка, воспитываемая с целью устройства в прислугу), или ahiretlik (девочка, воспитываемая чужими людьми ради получения благословения Аллаха). Хотя эти статусы отличались лишь в деталях, невольницы после рекомендации себя с положительной стороны обычно становились своего рода членами семьи [Özbay, 2012, c. 4]. Важным доказательством сказанного является традиция выдачи черкешенок замуж, как положено, с приданым. Браки совершались по сватовству со стороны или с прислугой того же знатного дома: с садовниками, поварами и кучерами, в виде приданого, кроме домашней утвари, одежды, украшений, причислялась также некоторая сумма — таким образом, в старости эти женщины не оставались без опеки. Если же они не выходили замуж, то до конца жизни семья отвечала за их пребывание в доме, и лишь в редких случаях они лишались крова и ухода. Например, в романе «Перихан из Аксарая» Суат Дервиш приводит образ пожилой черкешенки Гюльтер, всю жизнь прослужившей в семье главного героя, но с приходом в дом молодой хозяйки вынужденной перебраться в деревню и умереть в нищете.

Если черкесские красавицы не выходили замуж официально, они преимущественно становились одалисками, т. е. представлялись на удовольствие пашей и их отпрысков. Разумеется, турецкие жены и матери знали об увлечениях своих мужей и сыновей, и не очень одобряли подобную практику, но, с другой стороны, она давала определенную гарантию того, что мужчины не гуляют «на стороне», не ходят в публичные дома и не заражаются венерическими болезнями. Важно и то, что хозяин дома принимал рожденных от одалисок детей как родных [Parlatır, 1992, с. 179].

В женской части дома, называемой «гарем», находились все жены, одалиски, служанки, дети обоего пола и родственницы супругов. Социальные связи внутри гарема, отделенного от мужского общества, создавали особый мирок с сильной и влиятельной атмосферой: здесь женщины управляли женщинами, искали и пробовали разные способы влиять на внешний мужской мир, определяли характер и методы воспитания сыновей [Toledano,1994, с. 233]. «Впрочем, черкешенки в гаремах живут далеко не так счастливо, как они воображали, — пишет журнал «Нива» за 1871 г. — Им приходится жить взаперти, терпеть от ревности между турчанками, с которыми они никогда не могут сойтись. Эти последние очень строптивые и не прочь восстановить своего хозяина против чужой женщины» [Торг черкешенками в Константинополе, 1871, с. 299].

Черкесские мужчины считались одними из самых надежных служащих османского дворца. Например, основной контингент частной гвардии Абдулхамида II состоял из черкесов, большинство армейских командиров было черкесского происхождения. Достаточно упомянуть имя некоего Фуат-паши, прославившегося своей необузданной смелостью и получившего прозвище «Дели» (безрассудный, сумасшедший). Существует история о том, как черкесские парни обратились к нему с просьбой «выступить посредником, чтобы освободить девушек во дворце», поскольку для молодежи это было вопросом чести: в их представлении черкесские девушки, жившие в гаремах, имели статус сексуальных рабынь, что очень задевало их гордость. Выслушав их, Фуат-паша ответил так: «Вы знаете, что я тоже злюсь на Абдулхамида. Но имейте в виду, в отношении женщин он настолько честен и благороден, что девушки, находящиеся у него во дворце, такого уважения и безопасности не смогут найти даже в доме своих отцов. Боюсь, если он и освободит этих девушек, послушавшись нашей просьбы, они ведь останутся на улице, поскольку их не возьмут крестьяне, они тоже не пойдут за крестьян или торговцев (поскольку они не приучены к тяжелой работе. — А. С.). Но уважив вашу просьбу о вопросе чести и совести, попробую обратиться к султану» [Şenol, 2016, s. 45].

Неизвестно, общался ли Фуат-паша на эту тему с султаном, но вопрос вскоре разрешился положительно, а распаду османского гарема способствовали младотурецкая революция и принятие очередной международной конвенции о борьбе с торговлей рабынями. К началу ХХ в. черкесское рабство в Османской империи продолжало сохраняться практически исключительно в его гаремной форме в среде высших слоев общества. Согласно докладу правительства от 1 апреля 1913 г., общее число рабов и рабынь в стране к этому времени уже не превышало 2 тыс. человек [Чочиев, 2019, с. 86].

Исследователь Норман Пензер называет 1909 г., когда был свержен Абдулхамид II, как последний год существования султанского гарема. Он приводит воспоминания очевидца «первого и последнего публичного появления» обитательниц гарема Фрэнсиса Маккулла: «Из множества двигавшихся по улицам города в эти дни скорбных процессий, сопровождавших падение былого величия, одной из самых печальных была процессия женщин из гарема султана, перебиравшихся из Йылдыза во дворец Топкапы. Этих несчастных в возрасте от 15 до 50 лет было так много, что для перевозки их вместе с прислужницами потребовался 31 экипаж. Часть женщин была отправлена в Старый Сераль в Стамбуле, но этот дворец первых султанов пришел в такое ветхое состояние, что был признан неподходящим для их проживания, и дамы были возвращены в Йылдыз. В конце концов, их всех собрали в Топкапы и устроили там самое необычное мероприятие, которое когда-либо проводилось в стенах этого дворца. Общеизвестно, что большинство женщин в гаремах турецких султанов были черкешенками — благодаря природной красоте женщины этой национальности ценились очень высоко и соответственно стоили очень дорого. Поскольку гарем Абдул-Хамида в этом плане ничем не отличался от других, правительство Турции телеграфировало в деревни черкесов в Анатолии, уведомляя о том, что семьи, чьи представительницы находились в гареме бывшего султана, могут забрать своих родственниц домой независимо от того, были девушки первоначально проданы в гарем собственными родителями или же, что тоже периодически случалось, были уведены из родного дома силой. И вот в Константинополь двинулись толпы горцев-черкесов в живописных одеждах; в установленный день их всех впустили в старый дворец Топкапы. Там в присутствии специальной комиссии их проводили в длинный зал, целиком заполненный наложницами, кадинами и одалисками свергнутого султана. Женщинам разрешили открыть лица. Последовавшая за этим сцена была невероятно трогательной: дочери падали в объятия отцов, которых не видели много лет, сестры обнимали братьев, а бывало и так, что родственники, никогда прежде не встречавшиеся, могли установить свое родство только путем долгих выяснений и воспоминаний. Внимание свидетелей этой необычной сцены не мог не привлечь контраст между нежным цветом лица и дорогими нарядами женщин и грубой, обветренной кожей приехавших за ними бедно одетых горцев; было заметно, что в некоторых случаях родных просто ошеломили красота, утонченные манеры и богатые одежды их соплеменниц. Однако складывалось впечатление, что последние были очень рады уехать из дворца, и, как правило, не теряя времени, они собирали свои вещи и покидали его, иногда после нежного прощания с другими одалисками. Так получили свободу 213 невольниц» [Пензер, 2007, c. 9–10]. По инициативе черкесских обществ часть девушек была отправлена на родину.

В турецкой литературе романтические образы одалисок заняли устойчивое место в сочинениях периода Танзимат (1839–1876) и после него. Наиболее ранними произведениями о черкесских наложницах можно назвать рассказ Эмина Нихат-эфенди «Приключения Фаик-бея и Нуридиль-ханум» (1871), романы «Сергюзешт» (Приключение, 1889) Самипашазаде Сезаи, где излагаются злоключения украденных из Черкесии красавиц, и «Интибах» (Прозрение, 1876) Намыка Кемаля об одалиске Диляшуб, пожертвовавшей жизнью ради любимого человека. В рассказе «Неволя» (1874) Ахмета Мидхат-эфенди повествуется о любви между молодым черкесом, выполнявшим по дому разные поручения, и черкешенкой, взятой в дом наложницей. Хотя их господин разрешает им пожениться, финал романа также трагичен. В романе «Зехра» (1896) Назыма Набизаде, в рассказе «Вуслат» (Встреча) Мехмета Экрема Реджаизаде черкесские наложницы становятся жертвами зависти и коварства. В подобных сентиментальных опусах эпохи Танзимат, авторы которых не всегда являлись потомками кавказских мухаджиров, образы наложниц преимущественно приводились ради организации увлекательного сюжета: в сугубо мусульманском обществе, где проявление «свободных» отношений между мужчинами и женщинами было строго регламентировано, выбор ситуаций для создания любовных историй был невелик, поэтому одной из наиболее удобных и реалистичных форм для развития любовного сюжета становилось описание чувственных отношений с наложницами-красавицами, находящимися всегда рядом с героями. Турецкие литературоведы также отмечают, что тема наложниц в романах периода Танзимат еще не поднимается как конкретная социальная проблема, а скорее «являет собой основу для описания романтических, меланхолических эмоций» [Gökçek, 2000 c. 129]. Такие произведения нередко способствовали распространению в мировой литературе массовых профанных стереотипов «о потаенных эротических таинствах Востока».

Ученые из Адыгеи собрали обширный материал высказываний о черкешенках и восхищенных их изяществом и грацией описаний русских, европейских и восточных авторов (см.: [Сукунов, Сукунова, 1992]). Правдивость их оценок подтверждается и такими фактами, что первая и, кажется, единственная женщина в Турции, завоевавшая титул «мисс мира» (1932), была черкешенка Кериман Халис, получившая от самого Ататюрка фамилию Эдже. А другая черкешенка — Тюркан Шорай — признана непревзойденной «султаншей» в истории турецкой кинематографии.

Уже первые авторы, писавшие о наложницах, прежде всего Ахмед Мидхат, обращали внимание на то, что понимание плена и свободы в Османской империи кардинально отличалось от западной эксплуатации рабов, т. е. турки обращались с невольницами подчеркнуто гуманно, давали им образование и воспитание, освобождали их и брали в жены. Известно, что во дворце было немало черкесов, достигших даже статуса визиря или зятя султана. В романе «Фелатун-бей и Ракым-эфенди» А. Мидхат подробно описывает изучение турецкого и французского языков черкесской девочкой Джанан (черкешенки в Турции лишались данных после рождения имен и получали от господ новые имена, преимущественно арабского происхождения). К тому же невольницы обучались домоводству, рукоделию, кулинарии и т. д.

Тем не менее у каждой невольницы была своя история и своя печаль. Турецкая писательница XIX в. Сельма Рыза-ханум в романе «Ухуввет» (Родство, 1892) сумела передать трагедию молодой черкешенки, которую разлучили с ребенком, рожденным от хозяйского сына [Aytaç, 2000, с. 78]. Реалистичными картинами представляются истории, написанные поэтами — сыновьями черкесских наложниц. Например, в элегии «Моя мать» (1913) турецкий классик Абдулхак Хамид Тархан (1852–1937) рассказывает историю покойной матери Мунтехи Насиб-ханум, проданной в османский дворец и завоевавшей своей красотой сердце знатного ученого Хайруллах-эфенди. Поэма «Печаль матери» Хамдуллаха Субхи Танрыовера (1885–1966) также носит автобиографичный характер и передает душевную драму бывшей наложницы Ульфет-ханум. Проданная в 11–13-летнем возрасте на невольничьем рынке Стамбула, Ульфет попала в гарем Абдуллатифа Субхи-паши, и первым, что поразило ее в доме господина, стало то, что молодые и прекрасные невольницы (более десяти) содержались в невероятной чистоте и порядке. Они ухаживали за грязной «бедной девочкой-сироткой» и вскоре заменили ей мать и сестер, для правдоподобности «изображая себя тоже черкешенками». Ульфет провела среди них несколько лет без печали и забот, ее звонкий смех был слышен по всему дому, она настолько привыкла к Стамбулу, что стала называть его «второй родиной». Наступил день, когда паша пришел к повзрослевшей Ульфет и сообщил о решении жениться на ней, и девушка согласилась стать третьей законной женой Субхи-паши. Однако замужество неожиданно стало для Ульфет-ханум началом тревожных дней и бессонных ночей, она лишилась душевного спокойствия из-за травли старших жен, чьи «ядовитые стрелы ранили ее сердце». Для чистой и наивной Ульфет, впервые столкнувшейся с ревностью и завистью, это были самые трудные годы жизни. Недолго длилась и радость молодой матери после рождения первенца — после его гибели она потеряла интерес к жизни. Окончательно разбились мечты героини, когда умер и второй младенец: «Seneler geçti lâkin evlâdım / Şimdi hâlâ kırık kolum, kanadım» («Прошли годы, сын мой, а у меня до сих пор сломаны крылья»), — сокрушается мать в беседе с сыном-поэтом [Kılıçkaya, 2011, c. 432]. От жен и наложниц у паши родились двадцать три (!) ребенка: из одиннадцати мальчиков Хамдуллах Субхи был самым последним. Драматичную историю своего рождения поэт впервые слышит из уст матери: уставшая от склок и сплетен старших соперниц, к которым она должна была обращаться уважительно «султан», уже не юная Ульфет желает тайно избавиться от будущего ребенка. Темной ночью одна в своей комнате она держит в руках заранее приготовленное зелье, но никак не решается его выпить. Автор пространно описывает момент раздумий матери: она открывает окно и прислушивается к природе, призывающей ее к добросердечности, чувствует, как с неба нисходит на нее божественная благодать, и, наконец, задает себе вопрос: «В чем же вина у бедного дитя?». Длившаяся долгие годы печаль матери стихает лишь после этих признаний и искренней беседы со взрослым сыном, у которого она просит прощения.

Тема невольниц в литературе до начала ХХ в., разумеется, обширна; интересующимся ею литературоведам будет полезно специальное исследование Исмаила Парлатыра [Parlatır, 1987]. К сожалению, из черкесской диаспоры в Турции вышло немного писательниц: упомянем имя прекрасной Зубейдет Шхаплы (1909–1979) — дочери известного генерала турецкой армии Османа Ферид-паши Шхаплы и Нефисет-ханум — внучки шейха Шамиля. Ее книги «Абрек» («Кавказская любовь»), «Рабыня», «Последний день Ахульго», «Аул Агой», «Четыре кавказские сказки» переведены на многие языки. Одна из основательниц Общества взаимопомощи черкесских женщин (1919), яркий общественный деятель Хайрие Мелек Хунч^[4] (1890–1963), происходившая из убыхской семьи, оставила после себя литературные и публицистические произведения. В сентиментальном романе «Печаль девушек» («Zühre-i Elem», 1910) Хайрие Мелек создает настоящую оду черкешенке, вдали от родины сохранившей в душе великую любовь к Кавказу. «Если б ты знала, какая достойная женщина была твоя мать! — говорит молодой офицер Осман Хади двоюродной сестре Бериа. — Каждое слово, исходящее из ее чистых уст, мне казалось божественной мелодией; я любил ее как мать, как сестру, как ангела. Именно у нее я впервые научился любить свою священную родину, если понадобится, жертвовать ради нее жизнью; я чувствую, как та глубокая, омытая горькими слезами рана в ее душе, кровоточит и у меня в сердце… Эта рана — наш бедный и любимый Кавказ с его голубым горизонтом, великолепными лесами, атмосферой свободолюбия». Поскольку рано оставшаяся сиротой Бериа не знает родного языка, она не понимает черкесских песен, которые поет ей Осман, тем не менее под его влиянием Кавказ и мать становятся для нее тождественными, и в ее душе усиливаются национальные чувства: «Кавказ! Это имя для меня означает великолепные леса, быстрых и ловких статных всадников с длинными мечами, красивых стройных женщин со светящимися от радости лицами; счастливая страна с чистым небом, где довольные жизнью селяне работают под сияющим солнцем. Но позже я стала представлять эту райскую страну залитой потоками крови!» [Yiğitler, 2019, s. 584].

Будучи активным участником черкесского национального движения, Мелек Хунч поддерживала и освободительную борьбу турецкого народа, выступала вместе с Халиде Эдип, Муневер Сайме и Зелихой Осман на стамбульских митингах протеста, проведенных в мае 1919 г. после греческой оккупации Измира. Однако после окончания Балканских войн, когда наблюдалось быстрое распространение националистических идей среди османской интеллигенции, во взглядах Хайрие Мелек происходит некоторое смещение с позиций феминизма в сторону черкесского национализма. Это можно объяснить несколькими причинами: в 1921 г. закрывается либеральный журнал «Мир женщин», основанный в 1913 г. первой черкесской журналисткой-феминисткой Ульвие Мевлан (Чивелек) (1893–1964), в 1923 г. после подписания Лозаннского договора, пересмотревшего статус национальных меньшинств в Турции, запрещаются черкесские общества и школы, где обучали родному языку. Возрождающаяся Республика подавляла любое выражение нетурецкого, особенно черкесского национализма, в связи с тем что часть черкесской общины была вовлечена во внутренние бунты под руководством Черкеса Этхема. Лица, попавшие в «черный список», составленный Кабинетом Министров Турции и подписанный Ататюрком, состоял из 150 человек, большинство (86 человек) из них были черкесами. Черкесов лишили гражданства, прав на собственность и наследства в Турции. Деятельность турецких феминистских организаций в стране также сошла на нет. В период, когда всякая этнокультурная и гендерная активность рассматривалась как сепаратизм, публикации Мелек Хунч находились под надзором цензуры, тем не менее в 1927 г. ей удалось опубликовать во французском журнале аллегорический рассказ «Крик стервятника» (“La Voix du Vautour” (Akbabanın Çığlığı)). Назовем и имена ее соратниц по Обществу поддержки черкесских женщин: Макбуле Берзег, Эмине Решид Залыко, Сеза Полар, Фаика Улагай и др.

Еще одна представительница убыхской диаспоры в Турции Нимет Арзык (1917–1989) — автор трилогии «Одинокий конь, одинокое копье» («Tek At Tek Mızrak»), публицистического произведения «Султанши-иностранки в османском дворце» («Osmanlı Sarayında Yabancı Kadın Sultanlar»), также освещала проблему черкесского невольничества. Небезынтересно и то, что большинство из этих женщин являлись выпускниками французского лицея в Стамбуле Notre Dame de Sion, т. е. были высокообразованны и знали несколько иностранных языков и европейскую литературу.

Нам не удалось подтвердить черкесское происхождение одной из основательниц турецкого феминисткого движения, писательницы и журналистки Незихе Мухиддин (1889–1958), автора мощной по эмоциональности повести-новеллы «Мое “я” принадлежит мне!» (“Benliğim Benimdir!», 1929), где она вывела черкешенку, сопротивляющуюся судьбе, предопределенной для нее другими, пусть даже с добрыми намерениями.

«Я черкешенка», — начинает свою историю главная героиня Зейнеп. С первых строк она безжалостна к самой себе: «Я вор, убийца, я блудница. Но все называют меня госпожой, потому что у меня есть бриллианты, превосходная дача в Буюкада, шикарный дом в Эренкёй, великолепный особняк в Шишли. Все с уважением кланяются мне, чуть ли мне не поклоняются. Потому что я прекрасна, а мое очарование пленит их сердца и вызывает молнии в глазах!»

Зейнеп объясняет причины, по которым стыдится быть черкешенкой: в юности, когда она еще жила дома, молодые девушки из ее аула, собираясь по вечерам, делились планами на будущее и с нетерпением ожидали «грядущих событий», поскольку в розовых мечтах их похищали и продавали. Одна лишь Зейнеп гневно отвергала такое будущее:

« – Это и есть счастье?! Глупышки!..

– Конечно, счастье! Самое большое!.. Какой еще награды ты ожидаешь за свою красоту?

– Если за красоту такая награда, то я бы предпочла быть уродиной!

–Тогда тебя ожидает черная судьба!..

– Как это?

– Как? Вместо лошадей, машин, бриллиантов и изумрудов — служить чужим людям, не покладая рук, — вот как!..

– Значит, по-вашему, быть проданной и есть судьба?

– Конечно... Иначе зачем тебя воспитывают родители?».

Все-таки проданная (родителями за сто золотых монет) юная Зейнеп не скрывает своей обиды: «Я испытала ужас и ненависть к матери и отцу, надевшим мне на руки первые рабские цепи! Ненависть к самым близким как к заклятым врагам так глубоко ранила мою душу, что гнойник этой первой ненависти до сих пор дает о себе знать в моем сердце!..» [Muhiddin, 2006, s. 60].

Зейнеп была не одинока в своих чувствах. Подобный случай приводится и в очерке журнала «Нива»: «Однажды у ворот дворца, в котором жила вторая супруга прежнего султана Абдул Меджида, появился старый черкесский простолюдин. Он говорил, что он отец султанши и желает еще раз, прежде чем умереть, взглянуть на свою дочь. Она же дала следующий ответ: “Я не хочу и глядеть на лицо того человека, который решился продать меня в неволю”» [Торг черкешенками в Константинополе, 1871, с. 300]. Это говорила, заметьте, жена султана!

По дороге в Стамбул непокорная своей судьбе Зейнеп, желая утопиться, бросается в бурные воды Черного моря, а позже, в Саматье, куда ее доставляют для продажи на рынке, кидается в сухой колодец в саду, но все тщетно: ее спасают. А продавщицу невольницами Хаджи-ханум, не раз видавшую девушек-самоубийц, не испугать и тем более не разжалобить: она знает по опыту, как быстро кнут «успокаивает» строптивых.

Чувство негодования Зейнеп в отношении родителей постепенно переходит на других: прибывшая с невольничьего рынка в особняк Нусратуллах-паши, одного из фаворитов султана, она обрушивается на Дильшат-калфу, впервые представившую ее хозяину: «Куда ты убежала, оставив меня одну, коварная женщина?», «Ты, наверное, черкешенка?! Не жди от вас добра! Продавшая меня мать тоже была черкешенкой!..» [Muhiddin, 2006, с. 75]. Зейнеп не любит обитателей дома: «Я стала тем существом, в чьих руках собрана сила великого протеста и ненависти к людям, безжалостно наложившим цепь на мою свободу!» [Muhiddin, 2006, с. 60].

Паша видится наложнице символом системы, разлучившей ее с семьей и вынудившей принять навязанную судьбу. Тем не менее Нусратуллах-паша дает ей образование, она изучает языки, играет на фортепиано, постепенно постигает тонкости жизни дворца и знатных домов на Босфоре: ее ожидает та самая вымечтанная подругами «полная великолепия жизнь». До взросления Зейнеп никто не трогает: ей полагается лишь «потирать страдающие от ревматизма колени паши, а тот трясущимися руками ласкает ее волосы». В том же особняке живет сын паши, скрытый младотурок Феррух, именно он спасает Зейнеп, когда паша, наконец, решает, что настало время воспользоваться ее услугами. Однако вскоре Ферруха арестовывают за антиправительственную деятельность, и тогда оставшаяся без защиты Зейнеп, прежде чем стать невольной любовницей паши, решает сама себе: «Моя самость принадлежит мне! Ты забираешь мое тело, но не сможешь взять меня!». К этому времени паша объявляет, что имеет над ней законную власть, поскольку оформил с ней брак (никях) — разумеется, без ее согласия. Однако Зейнеп продолжает борьбу и настойчива в доказательстве того, что у нее есть «право на свое “я”», единственным инструментом для мести остается ее целомудрие: до первой брачной ночи она добивается тайной встречи с молодым человеком из соседнего дома…

Несмотря на все происшедшее и незаконную беременность, паша не отказывается от Зейнеп. Но однажды ночью раздается громкий стук в дверь особняка: это люди в униформах пришли забирать пашу — в стране изменился порядок, старые кадры арестовывают и отправляют в ссылку. Поняв, что пришла и ее свобода, Зейнеп, не раздумывая, указывает на спрятавшегося пашу, и тот погибает во время потасовки. Однако даже после смерти паши молодая вдова, оставшаяся с огромным богатством, не может освободиться от ненависти к мужу.

«Когда я представляюсь черкешенкой, лицо мое наливается краской... Мне стыдно за себя... даже отвратительно! Потому что не cмогла побороть эту проклятую судьбу!.. Я беспомощно сдалась...». Так чувство нереализованной мести Зейнеп постепенно оборачивается обидой на саму себя. Она бессильна перед мыслью о том, что у женщин нет ничего, кроме тела и красоты.

Интересен финал повести. Зейнеп выражает преданность своему ребенку так: «После стольких пережитых жестокостей у меня есть сын! Теперь он выше меня!.. Я делаю все, что он хочет, он властвует над каждой клеткой моего сердца!! [...] И я счастлива отдать ему ту свою самость, ради которой билась, терпела мучения и не поменяла даже на бесценные бриллианты!» [Muhiddin, 2006, s. 113].

Часто в романах на фоне «бедных», податливых невольниц бездушными и жестокими выглядят не хозяева, а их ревнивые жены; возможно, этим объясняется — наряду со смиренностью и безмолвностью черкесских невольниц — таящаяся в их хрупких телах сила духа: они никому не показывают слезы, умеют хранить печаль в душе. Эта черта была отмечена еще автором «Сергюзешт» Самипашазаде Сезаи и подчеркивается в романе «Черкешенка Сетенай», вышедшем в 2019 г. В романе «Безрассудная» (Çılgın Gibi) Суат Дервиш также создает тип черкешенки, умеющей «держать чувства на замке», особенно печаль и горе, никогда ни на что не жаловаться и не плакать. Не умея управлять доставшимся от богатого мужа наследством, овдовевшая в преклонном возрасте доверчивая женщина становится легкой добычей хитрого «друга семьи».

Вернемся к роману «Черкешенка Сетенай», главную героиню которого Лидер Эршан назвала в честь богини огня, прославленной в нартовской мифологии умом и мудростью. В самые тяжелые моменты жизни богиня снится Сетенай, в восьмилетнем возрасте украденной вместе со старшей сестрой Гошенай, и подсказывает ей выход. Роман охватывает довольно большой период истории Османской империи, на фоне революционных и военных событий начала ХХ в. прослеживается полная тревог и забот жизнь Кысмет — такое имя получила Сетенай в доме Надир-паши. Разлученные на невольничьем рынке сестры находят друг друга только на склоне лет. В финале Кысмет покидает бренный мир в кругу любимых людей, с умиротворением смотря на фотографию внучки, так же, как и она, названной именем богини огня. Роман Л. Эршан является наиболее «свежим», но не единственным произведением современности, посвященным теме черкесских женщин. Он содержит в себе «выжимки» многих эмоциональных и психологических моментов, имевших место в указанных выше произведениях: соблазнение сына хозяина и рождение от него ребенка, неприятие героини как члена семьи и отдаление от младенца, представление ее собственному ребенку в виде простой «кормилицы» и т. д.

На примере духовной жизнестойкости двух сестер Гошенай и Сетенай писательница обращает внимание турецких читателей на прекрасный и трагический образ черкешенок, волею судеб оторванных от корней. Эти две сестры воплощают два разных типа кавказских красавиц: Гошенай — светловолосая с голубыми глазами и Сетенай с черными как угли глазами и с темными кудрями; после продажи первая попадает во дворец, а младшая в прислугу-халайик в дом богатого паши. Обе женщины показаны как верные хранительницы семейного очага: чуткость, смиренность и материнская мудрость Сетенай не дают ей озлобиться на судьбу, а Гошенай, выданная замуж за офицера-инвалида, даже в нищете не оставляет мужа и его больную сестру, она, бывшая когда-то придворной дамой (saraylı kadın), чтобы прокормить себя и близких, устраивается чернорабочей в табачную фабрику.

Своим творчеством и социальной активностью этническая черкешенка Лидер Эршан пытается поддержать национальный дух соплеменников в турецкой диаспоре, призывает их остаться верными кавказским традициям и наследию предков.

Литература / References

Абрамов Я. Кавказские горцы. Краснодар, 1927 [Abramov Ia. Caucassian Mountains. Krasnodar, 1927 (in Russian)].

Алхасова С. Черкешенка в истории России. Родина. 2013. № 2. С. 80–81 [Alkhasova S. Circassian women in Russian history. Rodina. 2013. Pp. 80–81 (in Russian)].

Блиев М. Черкесия и черкесы XIX века. Краткий очерк истории. М., 2011 [Bliev M. Circassia and Circassians of the 19^th century. A brief historical overview. Moscow, 2011(in Russian)].

Великая Е. В. Борьба Российской администрации с работорговлей на Северо-восточном Кавказе в первой половине XIX века. Научные проблемы гуманитарных исследований. Вып. 10. 2011. С. 37–42 [Velikaia E. V. Struggle of the Russian administration against slave-trade in the North East Caucasus in the first half of the 19^th century. Nauchnye problemy gumanitarnykh issledovanii. 2011. 10. Pp. 37–42 (in Russian)].

Дервиш С. Фосфорическая Джеврие. М., 1957 [Dervish S. Phosphoric Cevriye. Moscow, 1957 (in Russian)].

Мутиева О. С. Женщины как объект пленения и работорговли в контексте Кавказской войны. Вестник Северо-Осетинского государственного университета им. К. Л. Хетагурова. Серия «Общественные науки». 2017. № 3. С. 47–51 [Mutieva O. S. Women as an object of captivity and slave trade in the context of the Caucasian War. Vestnik Severo-Osetinskogo gosudarstvennogo universiteta im. K. L. Khetagurova. 2017. 3. Pp. 47–51 (in Russian)].

Пензер Н. Гарем. История, традиции, тайны. Пер. с англ. О. И. Миловой. М., 2007 [Penzer N. The Harem. History, traditions, secrets. Moscow, 2007].

Сукунов Х. Х., Сукунова И. Х. Черкешенка. Майкоп, 1992 [Sukunov Kh. Kh., Sukunova I. Kh. A Circassian woman. Maykop, 1992 (in Russian)].

Торг черкешенками в Константинополе. Нива. 1871. № 19. С. 298–300 [Trading Circassian women in Constantinople. Niva. 1871. 19. Pp. 298–300 (in Russian)].

Чочиев Г. И. Проблема «черкесского рабства» в поздней Османской империи (вторая половина XIX — начало XX в.). Международный научно-исследовательский журнал. 2019. № 4–2 (82). С. 85–87 [Chochiev G. I. The problem of “Cherkess Slavery” in the late Ottoman Empire (the second half of the 19^th — the early 20^th c.) Mezhdunarodnyi nauchno-issledovatel’skii zhurnal. 2019. 4–2 (82). Pp. 85–87 (in Russian)].

Aytaç G. 19 Yüzyıl Romancılığımızın Nitelikli İlk Kadın Romanı Keşfedildi: Selma Rıza’ nın 1892’de Kaleme Aldığı «Uhuvvet». Türk Yurdu. Mayıs-Haziran 2000. Cilt. 20: Sayı 153–154. Ss. 77–79 [Aytaç, G. The first professional novel written by a women discovered for the past century of Turkish novel writing: “Bortherhood” (1892) by Selma Rıza. Türk Yurdu. 2000. May–June, v. 20, 153–154. Pp. 77–79 (in Turkish)].

Erşan L. Setenay Bir Çerkes Kızı. Istanbul, 2019 [Erşan, L. Setenay: a Circassian girl. Istanbul, 2019 (in Turkish)].

Erşan L. Devlet Koydum Adını. Istanbul, 2020 [Erşan L. I named her Devlet. Istanbul, 2020 (in Turkish)].

Gökçek F. Tanzimat Dönemi Roman ve Hikayelerinde Kadın-Erkek İlişkilerinin Düzenlenişi İle İlgili Bazı Tespitler. Türk Yurdu. Mayıs-Haziran 2000. Cilt. 20: Sayı 153–154. Ss. 126–132 [Gökçek, F. On the construction of woman-man relationships in novels and stories of the Tanzimat period. Türk Yurdu, Türk Yurdu. 2000. May–June, v. 20, 153–154. Pp. 126–132 (in Turkish)].

Doğan S. N. From National Humiliation to Difference: The Image of the Circassian Beauty in the Discourses of Circassian Diaspora Nationalists. New Perspectives on Turkey. 2010. 42. Pp. 77–101.

Kılıçkaya D. Hamdullah Suphi Tanrıöver’in “Annemin Derdi” Şiirinde Esaret ve Kadın Meselesi. Türk Dili. Dil Ve Edebiyat Dergisi. 2011. Ss. 427–437 [Kılıçkaya D. The issues of captivity and female slavery in Hamdullah Suphi Tanrıöver’s “My Mother’s Trouble”. Türk Dili. Dil Ve Edebiyat Dergisi. 2011. Pp. 427–437 (in Turkish)].

Muhiddin N. “Benliğim Benimdir!”. Nezihe Muhiddin Bütün Eserleri II. İstanbul, 2006. Ss. 57–113 [Muhiddin N. “My self is mine!” Nezihe Muhiddin’s Works. Vol. II. Istanbul, 2006 (in Turkish)].

Özbay F. Evlerde Ev Kızları — Cariyeler, Evlatlıklar, Gelinler. Feminist Tarihyazımında Sınıf ve Cinsiyet, Leonore Davidoff, yayına hazırlayan Ayşe Durakbaşa. İstanbul, 2012 [Özbay F. Housewives in Houses: Concubines, Adopted Daughters, Brides. Durakbaşa A. (ed.). Class and Gender in Feminist Historiography. Istanbul, 2012 (in Turkish)].

Parlatır İ. Tanzimat Edebiyatında Kölelik. Ankara, 1992 [Parlatır I. Slavery in Tanzimat literature. Ankara, 1992 (in Turkish)].

Şenol M. Çerkeslerin Konuş[a]madığı Köleliği. Mesele Dergisi. 2016. Kasım № 119. Ss. 44–47 [Şenol M. Circassians’ slaves that we can/do not speak. Mesele Dergisi. 2016. 119. Pp. 44–47 (in Turkish)].

Toledano E. R. Osmanlı’da Köle Ticareti (1840–1890). İstanbul, 1994 [Toledano E. R. The Ottoman slave trade and its suppression (1840–1890). Istanbul, 1994 (in Turkish)].

Toumarkine A. Hayriye Melek (Hunç): A Circassian Ottoman Writer between Feminism and Nationalism. A Social History of Late Ottoman Women. Leiden, Boston, 2013. Pр. 317–338.

Yiğitler Ş. Ş. Hayriye Melek Hunç’un Eserlerine İslami Feminizm Çerçevesinden Bir Bakış. Kafkas Üniversitesi Sosyal Bilimler Enstitüsü Dergisi Sonbahar 2019. Number 24. Ss. 579–596 [Yiğitler Ş. Ş. An Islamic Feminist Approach to Hayriye Melek Hunç’s Works. Kafkas Üniversitesi Sosyal Bilimler Enstitüsü Dergisi. 2019. 24. Pp. 579–596 (in Turkish)].

1. Альфина Тагировна СИБГАТУЛЛИНА, доктор филологических наук, ведущий научный сотрудник Института востоковедения РАН, Москва; alfina2003@yandex.ru

   Alfina T. SIBGATULLINA, DSc (Philology), Leading Research Fellow, Institute of Oriental Studies RAS, Moscow; alfina2003@yandex.ru

   ORCID 0000-0001-5755-8687 ↑

2. В Османской империи термин «раб» (köle) не употреблялся, вместо него существовал военный термин «невольник», «пленник» (esir), использовавшийся и в отношении гражданских лиц. «Рабские рынки» назывались «невольничьими рынками». В отношении невольных женщин употреблялось обобщающее слово «наложница» (cariye). ↑

3. Одалиска — от турецкого слова oda (комната) — odalık, обозначающего прислужницу в комнатах, горничную. ↑

4. О Хайрие Мелек Хунч см.: [Toumarkine, 2013]. ↑