• Вестник ИВ РАН
• 2020 год
• № 2

• Гауфред Малатерра
• итало-норманнские авторы
• норманны
• норманнское завоевание Южной Италии и Сицилии
• арабы-мусульмане

DOI: 10.31696/2618-7302-2020-2-218-231

КТО ОТНЯЛ У АРАБОВ СИЦИЛИЮ?

ТЕРМИНЫ ДЛЯ ОБОЗНАЧЕНИЯ СОЦИАЛЬНЫХ ОБЩНОСТЕЙ У НОРМАННОВ В ХРОНИКЕ ГАУФРЕДА МАЛАТЕРРЫ (КОНЕЦ XI В.)

© 2020 В. В. Прудников^[1]

Статья посвящена актуальной проблеме терминологии таксономических единиц, обозначающих иерархические элементы социальной организации: «genus», «familia», «progenium» в хронике конца XI в. «Деяния графа Калабрии и Сицилии Рожера и его брата герцога Апулии Роберта Гвискара» Гауфреда Малатерры. Результаты данного терминологического исследования будут востребованы широким кругом специалистов, в особенности востоковедов. Так, профессор Токийского университета Хироси Такаяма провел сравнение миграционных процессов между арабо-норманнской Сицилией и средневековой Японией, для тюркологов же огромный интерес могут представлять рассматриваемые в данной работе таксономические единицы, например, progenium (линьяж), в котором легко угадывается патронимическая семейно-родственная группа, встречающаяся у подавляющего большинства народов мира и продолжительное время сохранявшаяся на Кавказе и в Средней Азии. Выяснение значения терминов «genus», «familia», «progenium» в хронике норманнского автора может стать ключом к пониманию механизма функционирования социальной организации не только собственно норманнов, но и, например, кочевых племен Центральной Азии. Основной вопрос, на который отвечает данное исследование, состоит в том, насколько точно соответствуют реалиям того времени представления Гауфреда Малатерры об упомянутых иерархических элементах социальной организации. Чтобы полнее продемонстрировать глубину представлений норманнского хрониста об используемых им терминах, в статье приведены довольно значительные по объему отрывки, переведенные автором.

Ключевые слова: Гауфред Малатерра, итало-норманнские авторы, норманны, норманнское завоевание Южной Италии и Сицилии, арабы-мусульмане.

Для цитирования: Прудников В. В. Кто отнял у арабов Сицилию? Термины для обозначения социальных общностей у норманнов в хронике Гауфреда Малатерры (конец XI в.). Вестник Института востоковедения РАН. 2020. № 2. С. 218–231. DOI: 10.31696/2618-7302-2020-2-218-231

WHO TOOK SICILY FROM THE ARABS? NORMAN TERMS, DENOTING SOCIAL COMMUNITIES, IN THE CHRONICLE

OF GOTTFRIED MALATERRA (LATE 11^TH CENTURY)

Vitaly V. Prudnikov

The article focuses on the problem of taxonomic units terminology denoting the hierarchical elements of social organization: “genus”, “familia”, and “progenium” in the 11^th century chronicle “The Deeds of Count Roger of Calabria and Sicily and of Duke Robert Guiscard, his brother,” by Gaufred Malaterra. The main question of this study is how closely Malaterra’s views on said hierarchical elements of social organization reflect his time’s reality. The author presumes this research to be insightful for a wide range of historians, and Orientalists in particular (see the work of Professor Hiroshi Takayama of the University of Tokyo, who compared migration processes in Arab-Norman Sicily and in medieval Japan). Namely, taxonomic units like progenium (linage), considered in this work, can be of great interest for Turkology scholars, because this term is easily traceable in the patronymic family-related groups of the vast majority of world’s nations, being preserved for a long time in the Caucasus and Central Asia. Exploring the terms “genus”, “familia”, and “progenium” in the Norman chronicle could be a key to the social organization mechanism not only of the Normanic tradition, but also, for example, of the nomadic tribes in Central Asia. In order to correlate the realities of 11^th century with the views of Gaufred Malaterra, the author provides here his translation of some excerpts from the Norman chronicle.

Keywords: Gaufred Malaterra, Italo-Norman authors, Normans, Norman conquest of Southern Italy and Sicily, Muslim Arabs.

For citation: Prudnikov V. V. Who Took Sicily from the Arabs? Norman Terms, Denoting Social Communities, in the Chronicle of Gottfried Malaterra (Late 11^th Century). Vestnik Instituta vostokovedenija RAN. 2020. 2. Pp. 218–231. DOI: 10.31696/2618-7302-2020-2-218-231

Хроника Гауфреда Малатерры является первым в европейской истории подробным отчетом о вторжении норманнских рыцарей на земли Ислама. Завоевание арабской Сицилии было полностью завершено до начала Первого крестового похода. Для арабского историка Ибн ал-Асира эпоха крестовых походов начинается не с вторжения «франков» в Малую Азию или в Сирию с 1096 г., а с момента вторжения их в Андалусию в 1085 г. и завоевания Сицилии в 1061–1091 гг. [Ali ibn al-Athir, 2008, p. 13]. До Ибн ал-Асира подобную мысль высказывал Али ибн Тахир ал-Сулами (ум. 1107) в «Книге о священной войне» (Kitab al-Jihad), для которого норманнское завоевание Сицилии стало первым этапом движения, которое завершилось взятием Иерусалима [Chevedden, 2010, p. 201–206].

Сочинение Малатерры имеет огромное значение не только для изучения экспансии норманнов на Сицилию, но и для рассмотрения их последующих завоеваний в Малой Азии, Северной Сирии, Палестине и Северной Африке. Также труд Малатерры является бесценным источником при исследовании проблемы «симметричности» в действиях норманнов и тюрок-сельджуков, затронутую в трудах В. В. Бартольда, В. И. Успенского, И. Кафесоглу и М. Баливе.

Идея написания данной работы возникла у автора еще во времена учебы в университете: когда начинающий историк впервые близко знакомится с историческими источниками, он надолго запоминает опыт работы с ними, отражающийся после на всей его последующей научной деятельности. Само историческое произведение и его создатель как будто становятся близкими и понятными, надолго западают в душу. Таким произведением стала для автора историческая хроника в четырех книгах «Деяния графа Калабрии и Сицилии Рожера и его брата герцога Апулии Роберта Гвискара» монаха ордена св. Бенедикта Гауфреда Малатерры. Уже из названия очевидно, что ключ к возможному решению поставленной задачи — выяснению значения терминов, обозначающих социальные общности у норманнов, — находится в наиболее полном изучении личности хрониста и его мотивов. Таким образом, мы получим мерило, с которым норманны подходили к себе, отвечая на вопрос «какого ты роду, племени?». Благодаря этому можно будет понять, с каким мерилом они подходили к другим народам, с которыми им приходилось взаимодействовать: арабам, византийцам, тюркам-сельджукам.

Происхождение Малатерры точно не установлено. Как он сам говорит о себе в письме, адресованном епископу Катании Ангериусу: «Вы хорошо знаете, что я пришел из области, находящейся по другую сторону гор, и только недавно стал апулийцем, а вернее сицилийцем» [Malaterra, 1928, р. 3]. Таким образом, сам Малатерра не делает акцента на своем этническом происхождении, не желая говорить, какая именно из областей Северной Европы, отделенной от Италии Альпами, являлась его родиной. Один из первых издателей хроники Л. А. Муратори (1672–1750) считал наиболее вероятным версию о норманнском происхождении автора [Malaterra, 1928, р. lix]. Той же версии придерживается современный издатель Малатерры Э. Понтиери и даже более того, он настаивает на том, что Малатерра пришел в Южную Италию из монастыря св. Эврула в Нормандии [Wolf, 1995, р. 144].

Несомненно, что Малатерра являлся одним из священнослужителей, которых призвал граф Рожер Готвиль (1031–1101), чтобы восстановить на недавно завоеванной Сицилии католическую церковь. Малатерра утверждает, что граф Рожер нанес визит в монастырь св. Эуфемии в Калабрии и предложил монаху Ангериусу епископат Катании. В 1091 г. Рожер основал на Сицилии монастырь св. Агаты, в 1092 г. официально признанный епископством, включившим в себя весь город Катания [Malaterra, 1928, IV, 7, p. 89]. Исследователь К. Вольф считает, что именно в монастырь святой Агаты вслед за Ангериусом уже после 1091 г. из Южной Италии и пришел Гауфред Малатерра [Wolf, 1995, p. 145].

Таким образом, поскольку Малатерра «только недавно стал апулийцем» и, вероятно, после 1091 г. «сицилийцем», то он естественно не мог быть очевидцем большей части событий, происшедших в Средиземноморье и описанных им, начиная с середины 1040-x гг. до конца XI в., а основными источниками для него послужили воспоминания и рассказы очевидцев норманнов — участников завоеваний в Южной Италии и Сицилии и в первую очередь воспоминания самого графа Сицилийского Рожера.

Если начало работы Малатерры над сочинением мы можем установить лишь приблизительно — после 1091 г., то дата окончания труда видится относительно точной. Малатерра доводит историю итало-норманнов до 1098 г. и заканчивает его включенной в текст исторической хроники папской привилегией от 5 июля 1098 г. Отсутствие в тексте даты окончания работы над рукописью может указывать на то, что автор намеревался продолжить историю правления Рожера. Если это так, то Малатерра написал последнюю часть работы вскоре после вручения папской привилегии. В пользу версии о том, что труд был закончен летом 1098 г. говорит тот факт, что автор описывает начало Первого крестового похода и уход Боэмунда Тарентского (1054–1111) вместе с цветом итало-норманнского рыцарства и ничего не говорит ни о падении Иерусалима в июле 1099 г., ни о захвате Боэмундом Антиохии в июне 1098 г.

В прологе к труду Малатерра, отдавая дань уважения Рожеру как своему правителю и покровителю, «благодеяния которого оказанные мне были столь велики», говорит, что не смог отказать, когда тот попросил «описать трудные и добытые с риском для жизни победы, а именно как сначала была подчинена Калабрия, а затем Сицилия» [Malaterra, 1928, р. 3]. Как говорит сам Малатерра, Рожер специально попросил его написать свой труд «простыми и ясными словами, так чтобы это было понятно; так чтобы это можно было легко поведать, открыть и рассказать каждому» [Malaterra, 1928, р. 4].

Однако просьба графа Рожера стала для Малатерры не единственным побудительным мотивом для написания исторической хроники. Свое намерение он объясняет традицией, сложившейся в античности: «По традиции древних философов стало обычным передавать деяния доблестных людей для будущего, описывая их с уважением, так чтобы деяния помнились долго вместе с тем, кто их совершил, и не были бы преданы забвению, но более того, записанные, могли бы быть прочитаны и стать известными будущим поколениям, чтобы таким образом тот, кто совершил эти деяния, продолжал жить в их памяти» [Malaterra, 1928, р. 4].

В прологе к третьей книге Малатерра сожалеет, что не может описать «трудные и славные победы» Роберта Гвискара и Рожера «чистейшей поэзией». Сравнивая поэзию с золотыми трубами для подачи воды, а прозу со свинцовыми, как бы в утешение себе он говорит, что «поскольку не все золотые трубы, по причине бедности, для питья используем, а между тем и свинцовой трубы достаточно, для того чтобы ощутить сладость напитка». Что читатель ищет в исторической прозе не «красивых слов», но «память о пышных триумфах мужей». Что, в конце концов, история пишется «не для моей или твоей славы, но для прославления тех», кто заслужил славу своими свершениями. И все же, по всей видимости, главной причиной была «спешка» графа Рожера: «Но как только по приказу правителя время для описания настает, то, что до этого времени пропущено было, в меньшей степени испить удается, ибо к источнику, из которого чистое питье изливается, самого правителя настоятельная спешка возвратиться препятствует» [Malaterra, 1928, р. 57].

В прологе к четвертой последней книге (где речь идет о событиях, происшедших в правление сына Роберта Гвискара герцога Рожера Борсы, когда Малатерра уже находился в Южной Италии и в меньшей степени зависел от рассказов графа Рожера и его соратников), Малатерра говорит: «Если бы нашлась где-либо новая и искусная поэзия, чтобы к новому герцогу приложена была; чтобы за красноречивое изложение от юноши, новых свершений, что обычно в таком возрасте, желающего, новым стилем новые благодеяния за свои заслуги исторгла бы. Но не изменим стиля, ибо это сделать лестью считаем, поскольку с начала поэтического порядка изложения не придерживаемся, то и в дальнейшем прозе следовать будем» [Malaterra, 1928, р. 85]. Время от времени Малатерра все же прибегает к стихам в описании деяний норманнских предводителей, однако прозаическое изложение занимает в его сочинении большую часть.

Поскольку средневековые франкоязычные авторы при описании реалий своего времени предпочитали пользоваться латинскими словами, зачастую наполняя их новым смыслом и значениями, для нас очень важно понимать, что именно подразумевает Малатерра, писавший на латыни, употребляя то или иное латинское слово для обозначения того или иного важного для него явления или человека. Особую важность имеют термины, которые указывают на этническое происхождение и идентичность: natio, gens, genus и populus.

Термин «natione» имеет у Малатерры ясно выраженное значение этнического происхождения, то есть обозначение того этноса, к которому принадлежат упоминаемые люди. Так, византийский военачальник Георгий Маниак имел “natione grecus” [Malaterra, 1928, I, 7, p. 10], то есть по своему происхождению являлся в глазах Малатерры “греком”. Когда Малатерра перечисляет клириков, приглашенных графом Рожером на Сицилию, он говорит об этническом происхождении каждого из них: епископ Агридженто Герланд имеет “natione аllobrogum” [Malaterra, 1928, IV, 7, р. 89], церковь города Трани возглавил некто, «in Provincia ortum» (родившийся в Провансе), епископом Катании стал Ангериус, «natione britonem». В другом месте Малатерра говорит, что освобожденные графом Рожером на Мальте христиане “in loca sua recedunt, per diversa regnorum spatia, prout nationis erant” («возвратились в свои края, в зависимости от того, [кто] откуда происходил, разошлись по различным королевствам») [Malaterra, 1928, IV, 16, p. 96].

Термин “natio” образует в повествовании постоянную и неизменную величину. Другими словами, данный термин всегда указывает на этничекую принадлежность. Малатерра говорит о том, что командование византийским флотом, направленным для освобождения города Бари, было возложено на Жоселина Коренхо, который «по происхождению был норманном» (natione normannum) [Malaterra, 1928, II, 43, р. 51]. Малатерра подчеркивает неизменность понятия “natio” когда вкладывает в уста графа Рожера следующие слова: «Не бойтесь многочисленности тех [мусульман], кто однажды уже были вами побеждены. Ибо если правитель сменится, то не только его же [нового правителя] происхождения, качеств, но даже его религии все прочие станут придерживаться. Наш Бог неизменный есть, и если его ожиданий в безупречной верности нашей не обманем, то и его желание даровать нам победы останется неизменным» [Malaterra, 1928, II, 41, р. 50].

В приведенном отрывке содержится куда более глубокий смысл: с одной стороны подчеркивается «неизменность» норманнов, в какой бы чужеродной среде они не пребывали, а с другой, показано как «чужой» может стать «своим», изменив своему народу, качествам (т.е. приписываемых данному народу качественных характеристик, например «деятельный характер» или «коварство») и религии. Здесь есть указание на определенное мерило, с которым автор хроники подходит к оценкам «своего» и «чужого»: принадлежность к определенной общности, наличие особенных, присущих только данному народу свойств и религиозной принадлежности.

В поэме другого итало-норманнского автора XI в. Вильгельма Апулийского «Деяния Роберта Гвискара» термины “gens” и “populus” взаимозаменяемы и имеют как этническое, так и территориально-политическое значение. Этническое значение превалирует у Вильгельма при названии пришлых народов. Так, норманны называются у Вильгельма не только «норманнами» (normanni), но и «галлами» (galli), и «франками» (francigena), германцы — “teutonici populi”, “alemannorum gens”, ломбарды — «lombardes”, “lombardorum populus”, “lombardorum plebs”, венецианцы — “gens venetica”, арабы — “gens agarena”. Вильгельм дает своим читателям понятие о происхождении норманнов как народа в следующем отрывке: «То место, откуда они пришли, и которое на языке земли их породившей “nort” называется, откуда пришли к границам северных краев, от которых расходились, стремясь в пределы латинские. “Man” означает то же самое, что у нас “человек”. Название их “normanni” означает “северные люди”» [Guillermi Apuliensis, 1851, I, 6–10, p. 241].

Местные (indigenae) как этническая общность называются у Вильгельма “langobardes”. Однако чаще для обозначения местных жителей Вильгельм пользуется терминами “gens” и “populus” для обозначения политико-территориальных общностей как на уровне страны в целом (“itali”, “Italiae populus” или “gentis latium”, “Avsoniae gentis”), или отдельной области (“gens Appula”, “gens Calabra”, “gens Campanica), или конкретного города (“gens marchiana”, “romani”, “capuani”, “gens cariatensis”, “gens salernum”, gens juvenacensis”, “barensis populus”, “populus Bari, Trani pariterque Chareti”.

Попытаемся выяснить, что именно хронист понимает под терминами “gens”, “genus” и “populus”. В самом начале первой книги Малатерра повествует о происхождении норманнов: описывает как Роллон [Malaterra, 1928, I, 1, р. 7] захватил часть Франции, а затем король Людовик отдал ему эту землю в наследственное владение. После этого Малатерра подробно оговаривает границы герцогства Нормандского и добавляет, что считает необходимым поведать «de more quoque gentis» (о нраве племени) норманнов [Malaterra, 1928, I, 2, р. 8]. В следующей главе он действительно дает исчерпывающую характеристику “gens” норманнов; а также говорит, что они дали земле свое имя; переводит на латынь самоназвание норманнов; и наконец говорит о “gens” норманнов из Готвиля — деревеньки, расположенной в округе нормандского городка Кутанс — «произросли в великое племя, и оружием свою власть распространившие, множество племен себе подчинили» («in gentem magnam crescentes, et suum imperium armis dilatantes, multarum gentium sibi colla subdiderint») [Malaterra, 1928, I, 3, р. 9]. Другими словами, термин “gens” у Малатерры служит для обозначения некой этно-социальной общности, связанной общим происхождением, кровнородственными отношениями, общей территорией, культурой, языком, самоназванием, а также стремлением распространить свою власть на другие “gentes”. Таким образом, в данном контексте термин “gens” можно было бы перевести как «племя».

Наиболее подробно содержание термина “gens” рассматривает У. Пол в рамках концепций изучения раннесредневековой этничности. Он отмечает, что все этнические термины несут на себе груз эмоций и способны уводить в сторону, и даже попытка заменить термин “gens”, на более нейтральный «племя» не снимет методологическую проблему [Pohl, 1998, p. 13]. В средневековье народы не были однородными, принадлежность к определенной “gens” обладала скорее политическими и конфессиональными коннотациями, и наличие общего происхождения зачастую было мифом [Pohl, 1998, p. 16]. Этническая принадлежность имела значение только для правящей группы, не распространялась на низшие сословия, а социальное продвижение означало превращение в доминирующую группу с высоким престижем. Было бы ошибкой искать врожденную этничность, но скорее «этническую практику», которая воспроизводит связи, объединяющие группу. В политической сфере это означает стратегию и действия, которые можно реконструировать по литературным источникам, а в области культуры эта практика выражается в богатом разнообразии предметов и привычек, которые служат выражением этнической принадлежности [Pohl, 1998, p. 17]. В ходе рассмотрения проблемы У. Пол пришел к следующему выводу: этническая принадлежность не может считаться объективным явлением в средневековье и субъективное этническое самосознание индивидуума или группы являлось определяющим фактором, хотя специфическая форма этнического сознания давала объектам этническое измерение [Pohl, 1998, p. 20].

Малатерра наравне с термином “gens” для обозначения различных групп и общностей использует термин “genus”, который при упоминании отдельных людей он применяет в значении «род» для обозначения знатного происхождения, например, “славнейшего рода” (prаeclari generis). Из чего можно сделать вывод, что для Малатерры такие понятия как “род” и “племя” неразделимы.

Вместе с тем у Малатерры отсутствует привязанность к родине (patria) в современном смысле этого слова. Когда он говорит, что недавно стал апулийцем, он подразумевает не этническое происхождение, а принадлежность в данный момент к определенной политико-территориальной общности. Яснее это видно у другого автора — Фульхерия Шартрского, который говорит, что Боэмунд Тарентский был апулийцем, а «по происхождению же норманн» (“natione tamen normannus”)^[2]. Племянник Боэмунда правитель Антиохии Танкред родился в Италии от брака ломбардского маркиза Одо Доброго и дочери Роберта Гвискара. Рауль Канский сообщает, что при встрече с отшельником на Елеонской горе в Иерусалиме на заданный ему вопрос: «какой он веры, родины, рода, имени?» (“cujus esset sectae, patriae, stirpis, nominis”) Танкред ответил: «христианином себя назвал, норманном, потомком Гвискара» (“сhristianum se normannigenam Wiscardidam sobole”) [Gesta Tancredi, 1854, p. 320]. Таким образом, для хрониста и его заказчиков быть норманном совсем не означало жить или даже родиться в Нормандии, а прежде всего имело значение принадлежности к норманнскому “роду”.

В зависимости от обстоятельств gens — genus «норманны», «греки», «лангобарды» могут именоваться в хронике и как «калабрийцы», и как «апулийцы» или «сицилийцы», если они избрали эти территории для своего проживания, оставаясь при этом в представлении автора «норманнами», «лангобардами» или «греками». Когда Малатерра употребляет термин gens — genus в отношении какой-либо территориальной общности, будь то апулийцы, калабрийцы или сицилийцы, он старается в таких случаях оговориться, кого именно имеет ввиду, как в следующем примере: «лангобарды же апулийцы, племя всегда наиковарнейшее» (“langobardi igitur apulienses, genus sempеr perfidissimum”) [Malaterra, 1928, I, 13, р. 14]. При этом термин genus скорее относится к лангобардам, чем к апулийцам. Это справедливо и в отношении отдельных городов. Так, Малатерра жителей Салерно или Капуи называет «салернцами» [Malaterra, 1928, I, 6, р. 10] и «капуанцами» [Malaterra, 1928, IV, 26, р. 105], но при этом помнит, что они «лангобарды», или, постоянно называя жителей Калабрийского Геррациума «гераценцами», не забывает, что они являются «греками» [Malaterra, 1928, III, 31, p. 77].

Термин populus используется Малатеррой очень редко и главным образом не в значении «народ», а скорее в значении «войско». Это ясно можно увидеть на примере описания осады герцогом Нормандским Робертом замка Теулерия на границе Франции и Нормандии, где автор сначала именует норманнов как “exercitus normannorum”, а затем, чтобы не повторяться: “populus” [Malaterra, 1928, I, 39, р. 24–25]. В другом месте он говорит, что герцог Роберт Гвискар осадил Диррахий “armata populi manu” [Malaterra, 1928, III, 25, р. 72].

Термин “progenium” служит у Малатерры для обозначения «рода», то есть всех родственников, ведущих свое происхождение от одного предка — основателя рода. В данном случае автор подразумевает Танкреда Готвиля (progenium Tancredi) [Malaterra, 1928, IV, 25, р. 103], от которого произошли норманнские правители Южной Италии и Сицилии. Для обозначения «семьи» или вернее «дома» (клана) того или иного норманнского правителя служит термин “familia”. Что же подразумевал хронист под этим термином “familia”?

Когда Малатерра говорит о Танкреде Готевильском, он упоминает, что тот «принадлежал к фамилии норманнских герцогов» (“in familia comitis normannorum”) [Malaterra, 1928, I, 40, p. 25], а его сын Серло находился у герцога Нормандского Роберта среди “фамилияриев” (familiares) [Malaterra, 1928, I, 39, p. 24–25]. Говоря о гибели Рожера, сына Скольканда и его родственника Жильбера, он упоминает о сильном волнении, охватившем герцога Роберта Гвискара, ибо погибшие «были самими дорогими среди его фамилияриев» (“erant enim inter familiares sibi carissimi”) [Malaterra, 1928, II, 37, p. 47]. Сын Рожера Иордан, прежде чем решиться на опасное дело, «держал совет со своими фамилияриями» (“cum sibi familiaribus consilio habito”) [Malaterra, 1928, III, 11, p. 63]. В другом месте хронист говорит, что граф Рожер в величайшей спешке приступил к осаде города Пенталика на Сицилии «только с одной своей фамилией» (“cum sola familia sua”) [Malaterra, 1928, IV, 18, p. 98]. Папа Урбан, по словам Малатерры, обращается к графу Рожеру «как к своему фамилиярию и другу» (“ut sibi familiari et amico”) [Malaterra, 1928, IV, 23, p. 101].

Понятие “familia” распространяется у Малатерры и на мусульман. При описании набега мусульманских пиратов из Африки на Калабрию, он называет их «африканцы же сарацины, из фамилии короля Темина» (“africani ergo saraceni, de familia regis Temini”) [Malaterra, 1928, III, 8, p. 61]. В другом месте, говоря о многочисленности жителей сицилийского города Ято, он уточняет, что «было же их до тринадцати тысяч семей» (“erant enim usque ad tredecem milia familiarum”) [Malaterra, 1928, III, 20, p. 70].

Возможно, правильный ответ на вопрос, что понимал хронист под термином “familia”, мы найдем у Жака ле Гоффа, который, хотя и не приводит никаких терминов и не делает ссылок на труд Малатерры, тем не менее довольно точно описывает интересующий нас институт, характерный для цивилизации средневекового Запада X–XII вв.: «Индивид в средние века в первую очередь принадлежал семье. Большой семье, патриархальной или племенной. Под руководством своего главы она подавляла индивида, предписывала ему и собственность, и ответственность, и коллективные действия. Эта роль семейной группы хорошо известна нам по отношению к сеньорам, где линьяж определял и реалии жизни рыцаря, и его мораль, и его обязанности. Линьяж был кровной общностью, состоявшей из «родных», «друзей по плоти» — видимо, так именовали свойственников. Линьяж отнюдь не был остаточным явлением первобытной семьи. Он представлял собой этап в организации той рыхлой семейной группы (“Sippe”), что встречалась в германских обществах Раннего Средневековья. Члены линьяжа были связаны узами солидарности. Она проявлялась на поле боя и в вопросах чести» [Ле Гофф, 1992, р. 262]. Далее Ле Гофф продолжает: «линьяж соответствует агнатическому роду, цель и основа которого — сохранение общего имущество-патримония. Специфика его феодальной разновидности заключается в том, что для мужчин линьяжа военные функции и отношения личной верности были столь же важны, как и экономическая роль семьи. Но этот комплекс чувств и интересов нагнетал в феодальной семье крайнюю напряженность, драматизм в отношениях преобладал над верностью» [Ле Гофф, 1992, р. 263].

В любом случае, в основе линьяжа лежит кровное родство. А из приведенных выше примеров становится ясным, что «фамилярий» не обязательно был кровным родственником и каждый из членов линьяжа Готвилей мог иметь своих «familiares», с которыми он советовался в ответственную минуту, как сын Рожера Иордан, или считал их близкими себе, как Роберт Гвискар. Скорее всего, “familia” обозначала у Малатерры «семью», которая была у каждого из Готвилей, но в которой кровные связи заменяли не менее крепкие узы личной верности. А значит, “familiares” были не «родными» или «друзьями по плоти», а «друзьями по клятве верности». В то же время, вероятно, что их значение было выше, чем значение простых «fideles», и они представляли собой приближенных к сеньору людей и пользовались его расположением. При этом фамильярии были верны только своему господину и отстаивали только его интересы, даже если те шли вразрез с интересами линьяжа.

Очевидно, что линьяж у Малатерры отражает упомянутый выше термин “progenium”. Мы находим у Малатерры все признаки существования у норманнов линьяжа: соперничество между братьями за власть, “непочтительное” отношение отца к сыну, войны между семьями.

Норманнский хронист очень четко представляет механизм функционирования института патриархальной семьи у норманнов: «граф всего своего рода защитник (“totius progeniei suae sustentator”) был, превосходил в богатстве всех на полуострове опоясанном морями от Рима до Сицилии, множеством дел и усердием сведущим, разумным советом выделялся, отчего и многие со своим делом к нему обращались, чтобы обрести поддержку в благоразумии графа, уверенно чувствовали железную твердость в устройстве своего дела, отчего становились благоразумно сведущими, чтобы в свою очередь и ему, если будет необходимость, помощь оказать могли. Вскоре сам всех, точно курица цыплят своих под крыльями, согревая защитой своего шлема и совета, как добродетельный патрон делом и советом, насколько мог, всем во всем благоволил» [Malaterra, 1928, IV, 26, р. 104].

Кровнородственные связи всегда имели значение при разрешении конфликтов в семье между господином и вассалом. Когда Вильгельм Грантмасниль захватил некий город наследника Роберта Гвискара герцога Рожера Борсы, Малатерра говорит, что «граф Рожер этим делом чрезвычайно был разгневан, однако как разумный человек — поскольку на племяннице был женат [Вильгельм Грантмасниль] — посла к нему послал, побуждая возвращением города с господином своим примириться” [Malaterra, 1928, IV, 21, р. 99]. Роберт Гвискар, боясь за жизнь графа Рожера, «говорил что ничего через смерть брата себе приобрести не желает, но больше всем приобретениям предпочитает жизнь брата» [Malaterra, 1928, II, 10, р. 32]. В другом месте Малатерра, описывая сражение норманнов с византийским флотом в Бари в 1071 г., говорит, что Роберт Гвискар был охвачен страхом за брата Рожера, принимавшего участие в сражении, и мучился, что ни сам прийти на помощь не мог, ни послать кого-либо, так как все прочие братья за исключением Рожера уже умерли” [Malaterra, 1928, II, 43, р. 51]. Со своей стороны, «Рожер, стремясь к одобрению брата и всего войска, которое к нему присоединено было, совершая путь, высочайшие вершины с глубочайшими долинами преодолевал, как верный (вассал. — В. П.) и усердная пчелка, тяжело нагруженный к войску с большой добычей вернулся: и уже почти истощившиеся припасы все восполнил» [Malaterra, 1928, I, 22, р. 19].

На примере отношений представителей одной семьи Альтавила Роберта Гвискара и Рожера становится понятно, что для норманнского хрониста не было ничего важнее задачи показать в выгодном для Рожера свете отношения двух братьев, связанных не только кровью, но вассальными узами: «Рожер, который в щедрости с рыцарями своими все меньше чрезмерно мог усердствовать, и ему самому неудобно было перед ними, у брата просил. Тот же, руководствуясь дурными советами по отношению к нему, с прочими щедрым был бы, а с ним суровей, чем необходимо, стал обращаться. Увидел наконец, что из-за деятельного характера, который имел (Рожер. — В. П.), юное рыцарство всей Апулии, к тому, больше чем к нему, привлечено было. Вследствие чего, боялся, чтобы сильней его не стал бы и, чтобы меньшим довольствующийся при нем оставался, недостаток (припасов в войске Рожера. — В. П.) вызвать хотел. Вскоре тот (Рожер. — В. П.), поскольку великую душу имел, считая к себе такое от брата обращение как неблагородное и недостойное, который сам шаг за шагом поднимался к вершине, что бы он ни делал, куда сам он уже давно бы, благодаря благоволению фортуны, поднялся бы, с гневной душой от брата отвернулся, в Апулию ушел” [Malaterra, 1928, I, 23, р. 20].

Хронист продолжает: «Об этом прослышал его брат Вильгельм, а именно граф всего Принципата, послов отправил, чтобы к нему пришел (перешел на службу от Роберта Гвискара. — В. П.), обещал, что готов разделить с ним все, чем владеет, за исключением своей жены и детей. И так пришедший с честью подобающей принят был. Некоторое время с ним пребывал, наконец замок, который Скалея называется, от него получил; впоследствии много набегов на Гвискарда совершал, и повсюду покоя не давал. Когда об этом донесено было Гвискарду, войско собрав, к осаде того замка приступил, и оливы и виноградники, которые к городу примыкали, уничтожил. Тот же (Рожер. — В. П.), хорошо понимая, что городу мало чем помочь сможет и количеством своих (войск. — В. П.) день от дня все больше уменьшавшимся, таким немалым ущербом удрученный, держал совет, место оставил» [Malaterra, 1928, I, 24, р. 20].

Затем Рожер снова вернулся на службу к Роберту: «На протяжении двух месяцев брату службу усердно исполняя, когда от него никакого для себя и всех своих, достойного вознаграждения, за исключением одного только коня, не получил, хотя и не читал, но однако словно по природе зная такое изречение Саллюстия: “Но стараться понапрасну и, затратив много сил, пожинать одну только ненависть — полное безумие”, что тому, кто хорошо служит, фортуна сопутствует, при этом ему самому она мало хорошего доставляет, с братом сильно поспорив, союз, который между собой на время заключили, расторг, в Скалею возвратился, и немедленно в тот же вечер в замок, который Нарентинум называется, своих рыцарей в сторону Гвискарда послав, провинцию предал разграблению» [Malaterra, 1928, I, 26, р. 20–21].

После того как Рожер в очередной раз вернулся на службу к Роберту, между ними опять разгорелся спор: «И таким образом ни одного замка от брата — за исключением одного Мелета — не получил, чтобы то, что ему обещал тогда у Скалеи, когда им самим приглашен был, друг с другом примирились, а именно, половиной всей Калабрии наделить, преимущественно из-за того, что молоденькая жена соответственно, поскольку девушка настолько прекрасного рода, родным подобающее воздаяние дать желал, испрашивал. Герцог, хотя [в раздаче] денег щедрый, в раздаче каких-либо земель очень скупым был: и брату [обещанное предоставить], водя окольными путями, затягивал. Вскоре граф, заметив хитрость брата, и не желая дальше обманами питаться, против лучшего во всей Апулии что его вниманию предложил, то что ему обещано было желал. Но когда и таким образом ничего не добился, союз, который между ними был, разорвал, с гневной душой от брата ушел и, придя в Милет, мужественно замок построил, также лучших рыцарей в ущерб брату повсюду собирая. Но хотя допущенная братом в отношении его несправедливость явная для всех была, однако законное право свое соблюдая, в течение сорока дней от нанесения обиды брату воздерживался; чтобы, если бы ниже этого срока одумался — самому со своей стороны о [нанесенной] обиде пожаловался — больше предпочитая [нанесению] обид провести судебное разбирательство, не желая несправедливую вину за этот раздор больше на брата, чем на себя возложить» [Malaterra, 1928, II, 21, р. 35–36].

«Герцог уходом от него брата разгневанный, войско собрал, его в Милете осаждать стал… Граф, хотя в то время приступами лихорадки мучился, в Герациуме, некими делами туда отозванный, пребывал; где, непривычной погодой расстроенный, сам не менее больной, неких своих (спутников. — В. П.) отослал. Однако брата, как врага явившегося, на горе, которая Святой Ангел называется, ожесточенно встретил, и многих из отряда брата крепким копьем в рыцарских поединках опрокинул… Герцог, видя своих в таких поединках швыряемых и без какого-либо продвижения, два замка против города построил: думая, что отвращением и голодом легко на них сможет воздействовать. Граф, сам замки ежедневно беспокоя, когда знал, что герцог в одном из них находится, другой штурмовал; когда же видел его приближение, этот оставив, через середину города к другому переходил, так постоянно место сражения менял» [Malaterra, 1928, II, 23, р. 36–37].

Когда Роберт Гвискар оказался в плену у жителей Герациума, «войско герцога, которое за воротами шатры раскинуло, услышав о таком несчастье герцога в плен попавшего, взволнованные, пока, не знали, что делать, между собой рассуждали, наконец, наилучший совет получив, через послов графу о произошедшем с братом сообщить поспешили. Конечно знали стремление его к законности, и хотя в домогательстве его согласия, по отношению к брату мог бы другой раздор припомнить, однако, беря во внимание кровное родство, [что Рожер] брата своего, как брата, ценил и братскую жизнь в такой критической ситуации пойдет выручать, забыв все нанесенные ему обиды, какой угодно выгодой пренебрегая, пригласили брата, чтобы брату, в беде находившемуся, на помощь пришел: в раздоре, который между ними был, герцога освободив, справедливости добиться, от себя помощь обещали” [Malaterra, 1928, II, 25, р. 38].

Войско Роберта Гвискара не ошиблось в расчетах: граф Рожер немедленно поспешил на помощь брату и вызволил его из плена Гераценцев. Малатерра так описывает их встречу, после того как Роберт Гвискар был отпущен: «Герцог и граф, друг друга увидевшие — как некогда Иосифа Вениамина — перед сладостью неожиданной встречи, произошедшей по благосклонности фортуны, обливаясь слезами, в объятиях друг друга сжимали. Герцог графу что обещал, впредь больше обещал не удерживать. Граф с герцогом до самого Святого Мартина следовал, затем в Мелет отправился. Рыцари же графа, которые в Мелете были, услышав о содержании герцога в плену, его замок, который против Мелета построил, штурмом захватили; рыцарей, которых нашли, в плен взяли, своими рыцарями замок, который у Святого Ангела был построен, снабдили; другой же, который недостаточно крепким считали, разрушили» [Malaterra, 1928, II, 27, р. 39].

«Герцог, об этом услышав, больше преступления, чем благодеяния помнивший, преимущественно раздражением движимый, обещанию, которое брату обещал исполнить, следовать отказался: до тех пор, пока ему замок Святого Ангела и рыцарей, которые в плену держались, не возвратит, и в нанесенной обиде справедливость восстановлена не будет. Вскоре граф брату герцогу, все им требуемое желая исполнить, рыцарей вернул; и замок и что в нем было, восстановил. Но когда и так желание герцога, чтобы себе справедливости добиваться, непоколебимым увидел, начало выдачи жителей замка Мессиани, герцогу враждебным предложил. Герцог, видя замок, что наилучший в той провинции имел, себе отошедшим, зная, что всю Калабрию оттуда легко тревожить можно, в долине Кратенси, следуя заключенному с братом соглашению, Калабрию разделил» [Malaterra, 1928, II, 28, р. 9].

При описании отношений между норманнами и другими сообществами вассально-ленные и кровнородственные связи не только занимают для Малатерры главное место, они практически неразделимы. О равенстве этих связей у норманнов говорят следующие примеры. Так, в речи, обращенной к жителям Герациума, Роберт Гвискар подробно объясняет им, с какой силой они имеют дело. При этом на первое место он ставит «вернейших рыцарей»: «Ибо есть, наконец, вернейшие мне рыцари, есть братья, есть родственники, с которыми, если вы клятвопреступно моей кровью руки обагрите, то никогда прежних отношений не восстановите» [Malaterra, 1928, II, 24, р. 38].

С подобной риторикой мы сталкиваемся у Альберта Ахенского при описании пребывания правителя Антиохии Боэмунда в плену у тюркского правителя Сиваса Данышменда. Боэмунд предложил отпустить его на свободу за половину суммы, предложенной византийским императором, а также поменять железные оковы на «узы безраздельной любви и верности всех христианских правителей»: «Друзья мои и родственники, которые обитают в Антиохии, в Эдессе, в Иерусалиме и по всем прочим местам будут связаны с тобой узами верности и всегда будут заботиться о твоей чести и печься о твоей безопасности» [Alberti, 1869, IX, 35, р. 611]. Далее Боэмунд продолжает убеждать Данышменда в преимуществе дружбы и верности христиан, по сравнению с обладанием большой суммой денег, которые «день ото дня уменьшаются и разделяются», также в том, что с военной поддержкой христиан Данышменд и Боэмунд не только разобьют Солимана и завладеют Румом, но завоюют «императорскую власть и земли» [Alberti, 1869, IX, 35, р. 612].

В хронике неоднократно говорится о том, что предводители норманнов охотно принимают в свою «семью», щедро одаривают и делают «вернейшими себе» не только «родственников и соотечественников», но «словно братьев» принимают как представителей других народов, например, славян из Калабрии [Malaterra, 1928, I, 16, р. 16], так и просто «остальных отовсюду к ним приходивших» [Malaterra, 1928, I, 11, р. 14].

Таким образом, приведенные примеры указывают на существование условного тождества понятий «вассал», «брат» и «кровный родственник». И все же различие между простым вассалом рыцарем и кровным родственником, как видно из следующего примера, было огромным. «Простой рыцарь, некто по имени Ингельмар, графу долго служил: которому сам граф, хотя низкого рода был, однако вследствие рыцарского деятельного характера, который в нем увидел, желая службу своего достойным образом, каков его всегда обычай был, вознаградить, жену своего родственника Серло — именно тот, который на Сицилии сарацинами был убит — со всем приданным ему подобающим, самим долго удерживаемое, в супруги ему уступил, чтобы, славного рода девушка — ибо была дочерью Родульфа, графа Бойано — родовитость рыцаря таким образом среди сотоварищей славнейшей сделала. Он же в Герациуме, четвертую часть которого в приданное девушке себе желал, свадьбу торжественно отпраздновал, уже не довольствуясь скромным почетом, забыв о немощи своего рода; но родовитость жены всей душой отстаивая, равным себя в роде и достоинстве считал тому, чей женой до этого была, вознестись сверх дозволенного возжелал» [Malaterra, 1928, III, 31, р. 76].

Сеньору подобало проявлять щедрость в отношении своих вассалов. Характеризуя норманнов, Малатерра отмечает, что «их князья в желании доброй славы щедрейшими бывают» [Malaterra, 1928, I, 3, р. 8]. Князья проявляли неслыханную щедрость не просто «в желании доброй славы», а для того чтобы «добрая слава» служила привлечению как можно большего числа рыцарей под их знамена. Вот как Малатерра раскрывает практическое значение «щедрости» норманнских предводителей из семьи Готвилей: «Это не только одних нас касалось, но как об этом свидетельствует само дело, оружие всей родины, укротив, себе подчинили. Впоследствии же, своих, и родителей и соотечественников, но и остальных отовсюду к ним приходивших, с самой неутомимой щедростью, словно братьев, принимали. Коней, оружие, одеяния и различные подарки предлагали. Некоторых же землями и замками щедро наделяли, всеми дарами этого мира, так как превыше всего помощь сильных рыцарей ценили. Потому что изначально необученному их было не одолеть. Обычай этот к Евангелию восходит, где говорится: “Давайте и дано будет вам”. Насколько же щедрее одаривались, тем больше привлекались» [Malaterra, 1928, I, 11, р. 14].

Таким образом, термины gens, genus, progenium, familia используются Малатеррой для обозначения различных типов «рода» или «семьи» у норманнов. Так, термины gens, genus служат для обозначения «племенной семьи», то есть совокупности «родов», составлявших «племя». Термин progenium обозначает линьяж. Разумеется, один и тот же норманн одновременно принадлежал к «племени» (gens, genus) норманнов, конкретной фамилии и линьяжу.

Литература / References

Ле Гофф Ж. Цивилизация средневекового Запада. М., 1992 [Le Goff J. Civilization of the Medieval West. Moscow, 1992 (in Russian)].

Alberti Aquensis. Chronicon Hierosolymitanum de Bello Sacro. Recueil des historiens des croisades. Historiens occidentaux. Tome quatrième. Paris, 1869.

Ali ibn al-Athir. The Chronicle of Ibn al-Athir for the Crusading Period from al-Kamil fi'l-Ta'rikh. Trans. by D. S. Richards. Т. 1. London, 2008.

Boehm L. Nomen gentis Normannorum. Der aufstieg der Normannen im spigel der Normannishen historigraphie. I Normanni e la loro espansione in Europa nell’ato medioevo. Spoletto, 1969.

Chevedden P.E. “A Crusade from the First”: The Norman Conquest of Islamic Sicily, 1060–1091. Al-Masaq: Islam and the Medieval Mediterranean. 2010. 22.2. Pp. 201–206.

Malaterra G. De rebus gestis Rogerii Calabriae et Siciliae comitis et Roberti Guiscardi ducis fratris eius. Rerum Italicarum scriptores. Raccolta degli storici italiani. T. 5. Bologna, 1928.

Guillermi Apuliensis. Gesta Roberti Wiscardi. Ed. R. Wilmans. Monumenta Germaniae Historica. Scriptores in Folio. Ed. Rudolfo Köpke. T. IX. Hannover, 1851. Pр. 239–298.

Pohl W. Conception of Ethnicity in Early Medieval Studies. Lester K., Rosenwein B. H. (eds.). Debating the Middle Ages. Issues and Readings. Oxford, 1998. Pp. 15–24.

Radulfus Cadomensis. Gesta Tancredi principis in expedicione Hierosolyminata. Patrologiae Cursus Completus. Series Latina. Ed. J. Р. Migne. Vol. 155. Paris, 1854.

Wolf K. B. Making History: The Normans and their Historians in Eleventh-Century Italy. Philadelfia, 1995.

1. Виталий Владимирович ПРУДНИКОВ, кандидат исторических наук, научный сотрудник Института востоковедения РАН, Москва; gviskar@mail.ru

   Vitaly V. PRUDNIKOV, PhD (History), Research Fellow, Institute of Oriental Studies RAS, Moscow; gviskar@mail.ru

   ORCID ID: 0000-0002-0355-2324

   Автор выражает искреннюю признательность В. В. Тишину за интерес к предмету исследования и за ряд ценных замечаний. ↑

2. Цит. по: [Boehm, 1969, p. 656]. ↑